Южный горизонт (повести и рассказы)

Недавно эта река стала свидетелем ужасной трагедии, разыгравшейся здесь. Перевернулась утлая лодчонка и средь бела дня утонула жена Акмолды с тремя детьми. На укромном мысе на том берегу реки Агабёк приказал поставить одинокую юрту, куда поселил молен дую женщину, обязав ее доить кобылицу, готовить для него и его дружков хмельной кумыс. Место удобное, тишь да благодать, в стороне от любопытных глаз. Правда, люди поговаривали, будто у председателя другое на уме. Однако красивая жена Акмолды соблюдала верность мужу, находившемуся далеко, на войне, и не подпускала к себе Агабека…

Так вот, переправлялась она сюда, на этот берег, с детьми: двумя мальчиками и девочкой, и вдруг, на самой середине — то ли ветер налетел, то ли шайтан подтолкнул — лодка перевернулась. Время было обеденное. Услышав исступленный крик, колхозники, работавшие невдалеке, примчались на берег и увидели барахтавшегося на середине реки двенадцатилетнего сынишку Акмолды. Перепуганный насмерть, он отчаянно кидался то к одному, то к другому берегу, и пока двое джигитов, сорвав с себя одежду, бросились на помощь, он, захлебываясь, обессиленно зовя мать, на глазах у всех исчез под водой…

Потом железной треногой на аркане обшарили дно, вытащили всех четверых. Младшие обвили ручонками шею матери, да так и потопили ее. Несчастная, видно, и крикнуть не успела. Неподалеку нашли и труп старшего.

На другой день из района прискакал милиционер, осмотрел то место, где перевернулась лодка, потом, по приглашению Агабека, вошел в красную юрту на току, служившую конторой, и весь день, до самого вечера, просидел на почетном месте за богатым дастарханом. Уже после захода солнца он, шатаясь, вышел, взобрался на белого скакуна, стоявшего на привязи возле юрты, и той же дорогой поскакал назад. Только пыль клубилась за ним. И все видели, как Агабек поддерживал его под руку, как подсаживал на коня, как, прощаясь, увивался вокруг. Акмолда же пока воюет. Вот горе-то будет, когда он, бог даст, домой вернется. Тогда-то и спросится с Агабека. Разыграется над его головой черная буря… Так рассуждали простодушные аулчане, надеясь, что придет, несомненно придет час расплаты.

Агабек… Опять все тот же Агабек.

За спиной послышался испуганный голос Катшагуль:

— Ну, что мы здесь одни торчим?! Страшно! По оврагу, говорят, дьявол рыщет. Пойдем. Ту-у… А холод-но, как, господи!..

Жанель посмотрела на небо. Ничего не видать. Сплошной мрак окутал и небо, и землю. Только во-он там, в бездонной пучине, дрожит, мерцает, готовая вот-вот сорваться, одинокая звезда. Она словно жалуется на свое одиночество, дрожит перед затуманившимися глазами Жанель, и страшно, должно быть, ей там, на черном, холодном небе. Может, чувствует, что недолго ей осталось светить. К ней, словно хищник, подкрадывается мохнатое облако. Откуда-то налетел пронизывающий ветер. Под необъятным сводом неба сверкнула молния…

— Ну и темень — ужас! К дождю, должно быть, а?..

Жанель молчит. Мрачна ночь… Сонно бормочет Черная речка… И женщина на берегу, застывшая в оцепенении. Белый жаулык обмотал шею, ветер треплет его кончик.

Снова шквалом налетел ветер. Мерцавшая в пучине неба звездочка погасла. Свинцовые тучи, схлестнувшись, точно льдины в половодье, изодрались в клочья. Плотный камыш накренился, засвистел, запел на разные лады. Черная речка покрылась морщинами, отливая холодным блеском волн…

Хлынул ливень. Холодные струйки стекали по лицу за шиворот, лезли за пазуху. Внезапно начавшийся ливень также мигом и успокоился. Тучи развеялись, разорвались, будто растеребленный клок шерсти. Снова засверкали, замерцали по-осеннему холодные, далекие звезды. Вокруг установилась тишина, все погрузилось в разморенную, приятную дрему. На том берегу смутно темнели заросли туранги…

— Жанель! Слышь, Жанель!..

Она вздрогнула. Уж не голос ли Нуртая, ее Нуртайжана, донесся из-под земли? Не его ли зов звучит в ушах неутешной матери? "Сыночек мой, солнышко мое, единственный! На чужбине сложил свою головушку. Знала бы где, землю ту целовала, рядом бы с тобой легла. Где он, этот неведомый, далекий холмик, укрывший тебя? О, недобрая судьба! Зачем, зачем погубила ты его, несмышленого, невинного?! И полюбить-то не успел бедненький. До двадцати не дожил, а уж холодную могилу уготовила злая судьба… Господи, хоть бы мать несчастную пожалел!.."

— Слышь, Жанель?!

Что, родненький?

— Ну, пошли же. Пойдем, поспим. Утром в сумерках ведь вставать. Баскарма-то предупредил, завтра из района уполномоченный будет…

А… Это Катшагуль. Агабек? Да, да, он и есть председатель. А вообще-то уже осень. Уже осень…

Катшагуль подошла ближе, заглянула ей в лицо и испуганно спросила:

— Ты… ты что это шепчешь?..

Жанель посмотрела на нее долгим, невидящим взглядом и, ничего не ответив, повернулась и зашагала в сторону юрты.

II

Осеннее солнце только что исчезло за горизонтом. Но последние лучи его еще не погасли, и там, на западе, горизонт был сплошь расцвечен оражево-красными полосами. Высоко-высоко, под синим сводом, ровной цепочкой тянется стая птиц: пора в теплые края.