Южный горизонт (повести и рассказы)

Ай, какая непоседа! И горяча, вспыльчива. Из-за чепухи заведется, губки надует, глазами сверкнет. Отцовский характер. Он выкидывал иногда коленца. Даром что тихоней слыл. А может, она сама в девичестве такой была? Нет, хоть и баловали в семье, а была Жанель по природе покладистой, доверчивой, уступчивой. А дочь совсем другая. Упряма, своенравна, капризна. Нуртай же рос молчаливым, замкнутым. Разница в возрасте между братом и сестрой была невелика, потому они часто ссорились. Зачинщицей всегда была забияка Айзат. Ей доставляло удовольствие заводить тихого братца. Бывало, еще до школы, днями не слезала с него, заставляла его быть "лошадкой". Молчаливый Нуртай, усадив на спину сестренку, пыхтя, скакал на четвереньках, старательно изображая конягу. Наездница горячила, подгоняла его голыми пятками и покрикивала, подражая старшим:

— Ч-чу-у, Нуртай, ч-чу-у!.. Шевелись, волчья сыть!..

Послушный брат проводил разок рукавом под носом, морщил лоб и, сопя пуще прежнего, скакал дальше. Все сносил, все причуды сестренки-шалуньи.

Как-то глубокой ночью проснулась Айзат, завопила изо всех сил:

— Нуртай! Покатай меня, ойбай!..

— Э, что случилось, шайтан вас возьми?! — вскочил в испуге старый Туякбай. Свекор почему-то не ладил с богом, не постился, не молился, хотя и любил изображать из себя благочестивца. Каждый вечер перед сном старик рассказывал внукам разные назидательные притчи из священных книг. Все долбил: "Дети, не творите зла, не оскверняйте уста свои бранными словами. Это большой грех, и аллах этого не простит".

А сам Туякбай между тем — первый в округе сквернослов. Всю жизнь пас скотину, пропадал на безлюдье, в степи, ну и привык выражаться вольно, не стесняясь.

Туякбай прицыкнул на разбудившую его в полночь внучку:

— Прекрати, бесстыдница! Чего шайтана кличешь?!

Айзат завопила еще громче.

Бекбол и Жанель проснулись, но голоса не подавали. Привыкли к подобным "концертам" баловницы. В таких случаях ее мог успокоить только Туякбай, но сегодня и он был не в силах справиться с осатаневшей внучкой. Она бегала по землянке, топала ножками, кричала, надрываясь:

— Ойбай!.. Пусть покатает меня Нуртай!..

Нуртай не шелохнулся. Продолжал лежать он и тогда, когда сестренка взобралась ему на спину, сорвала одеяло и начала колотить его изо всех сил. В ярости Айзат прокричала ему в ухо:

— Нуртай! Эй, Нуртай! Знаешь ты кто? Ты тощий, задрипанный рыжий бычок! Вот. Понял?

Нуртай вскочил, как ошпаренный. Как?! О, ужас! Он… задрипанный бычок? Как тот, во дворе: тощий, все ребра на виду, замызганный, паршивый, со слезящимися вечно глазами?! Да как она смеет?!

Плача от обиды, он с поднятыми кулаками бросился на озорницу. Та, испугавшись, юркнула под одеяло, за спину дедушки. С того дня Нуртай наотрез отказался быть "послушной лошадкой" сестры. Ни уговоры родителей, ни рыдания строптивой Айзат не помогли. Тихоня Нуртай бывал иногда ужасно упрям.

Живо все помнится, будто вчера это было…

Жанель вздохнула. Приятная сердцу тень безмятежного, беспечального прошлого преследует человека, откладывается в душе грустью, тоской.

В это время, поколачивая пятками куцехвостую клячу, размахивая длинной палкой, выскочил из-за угла Туякбай. Заорал еще издали:

— Уай! Околели, что ли, сегодня все в доме Агабека, так его и так… Почему скот не выгоняют в стадо, а?!

Жанель посмотрела на приближавшегося свекра. На нем все та же облезлая, заскорузлая шубенка. На голове старый, засаленный треух. Сивые бородка и усы заиндевели. Маленькое, с кулак, лицо изможденно, съежено, словно ссохшийся клочок шкуры. Жанель он будто не замечал. Выпучив белесые, с красными прожилками, глаза, старик с ненавистью и завистью посмотрел на густой дым, клубившийся из трубы председательского дома.

Почтенный Туяке сейчас в страшном гневе. Он не может простить невестку, бросившую его, старика, одного в убогой развалюхе. Вначале он грозился, что поедет в райком и выведет на чистую воду двоеженца Агабека, добьется, чтобы этого новоявленного бая, кулака, щелкнули, как следует, по носу. Однако угрозу свою до сих пор не исполнил. И пока вымещает злобу на коровах Агабека, обкладывает невинных буренок до седьмого колена, от копыт до рогов, да хлещет их немилосердно палкой по бокам, вгоняя в пот и себя, и клячу. Так он мстит заклятому врагу…

Жанель выпустила из хлева двух пестрых коров. Туякбай настороженно следил за ними, словно кошка за мышкой. Глаза его застыли, а нервно трепетавшие сузившиеся ноздри выдавали бессильную ярость.

Замученные побоями коровы, увидев своего мучителя, поджали хвосты, вытянули шеи и прямо со двора шарахнулись в сторону. Старик взмахнул длинной палкой, точно дубиной, ударил коваными каблуками клячу, гневно, срывая голос, взвизгнул, взорвав утреннюю тишину аула:

— У, кулацко-байская скотина! Хозяина вашего в отца и мать… У этого кобеля каждой твари по паре: и коров, и баб.