Южный крест

Подполковник Суровцев всегда видел бой, сражение прежде всего на штабной карте. Ждал первых выстрелов, первых снарядов, а думал о том, как нелегко будет оправиться от харьковского поражения…

Подполковник Крутой вел штурмовой батальон. Он не сомневался. Верил, что прорвутся. Только на Осколе держаться будет нечем.

А восточнее — Дон. Это уж совсем плохо — Дон…

Старший лейтенант Веригин и Мишка Грехов шли в ночь, на прорыв, как на привычную работу. Семен Коблов с того часа, когда стало известно о прорыве, думал о жене и детишках. Последнее письмо получил месяц назад, но так и не ответил. А дома каждый день ждут почтальона, ждут от него весточку и надеются… А он не писал и не знает, когда напишет. Может, вовсе не напишет… А Волга будет становиться, ломаться, прибывать и убывать; год пройдет, и еще год, и еще много лет… Образованные люди напишут книги о войне, но в этих книгах ничего не будет сказано про него, Семена Коблова, про сталинградца Агаркова, с которым они расстреляли нынче пять немецких танков…

О других тоже не напишут. Потому что про всех написать нельзя.

И не надо. Он, Семен Коблов, кинул семью, добровольно ушел воевать не для того….

Впереди гахнуло. Ночь рванулась, шарахнулась в стороны, вверх… Семен Коблов выжал скорость до предела.

На прорыв.

Вспышки огня выхватывали, озаряли бегущих людей. Солдаты падали, вскакивали и опять бежали вслед за танками, за машинами, на сыпучие светляки трассирующих пуль, туда, откуда неслась тягучая смерть.

Танки били с ходу, но выстрелы танковых пушек не были слышны в грохоте немецких батарей; пехота шла вперед, не видя, не слыша своих командиров.

На прорыв!

Мишка Грехов ни о чем не думал, не страшился, ему только хотелось добежать, дорваться до немецких траншей. Вдвоем тащили пулемет, бегом и ползком, останавливались и разворачивались… Второй номер что-то кричал Мишке, но тот ничего не слышал.

Близко разорвался снаряд. Не было уже ни пулемета, ни второго номера. Солдаты бежали, падали… Мишка тоже упал, обхватил кого-то руками… Горячая вспышка метнулась по земле, мгновенно осветила множество людей, кинула их, точно слизнула огненным языком…

Горели машины, танки, люди. Пожары занимались, вспыхивали все гуще, злее, степь подымалась и падала…

Все горело, все ломалось. А люди, ослепленные огнем и яростью, все бежали и бежали.

— Впере-ед!..

При новой вспышке Грехов угадал полковника Добрынина. Тот бежал с винтовкой наперевес, и Мишка решил, что главное — не отставать. Он был безоружен, но не знал этого; падал, подымался и опять бежал…

Только бы не отстать.

Потом полковника Добрынина заслонили другие люди: они то сбивались в огромную толпу, то неведомая сила несла их врозь, и опять, подчиняясь чьей-то воле, солдаты бросались на огненную метель, на ослепительные трассы немецких пулеметов, на сумасшедшие сполохи батарей.

Мишка Грехов бежал словно в агонии. Рядом с ним кричали и стреляли. Он тоже кричал, схватил чью-то винтовку и тоже стал стрелять… Потом ссыпались куда-то вниз, там сделалось тесно, Мишка увидел чужие каски, чужие автоматы… Люди сбились в кучу. Мишка слышал вопли, стоны…

И яростное, ненавидящее:

— Кр-руши!..

При вспышке огня Мишка опять увидел полковника Добрынина, без каски, теперь с пистолетом в руке. Увидел страшные глаза комдива, захлебнулся яростью:

— Бе-ей!..

А потом все осталось позади. Точно бред, точно страшный сон. Там, позади, еще клокотало, а тут, рядом, никто не стрелял, было черно и пусто. Кто-то шел, опираясь на винтовку, стонал, кого-то вели под руки…

Мишку спросили:

— Какого полка?

Он не ответил. Шел и не знал куда. Точно слепой. И ни о чем не думал. Он уже не мог думать. Если б ему сказали, что сейчас в него станут стрелять и убьют — не прибавил бы шагу. Потому что не было сил. Потому что все равно.

Шел и час, и два… Потом опустился на землю, головой в конскую гриву. Он и остановился-то потому, что наткнулся на убитую лошадь. И уж не мог ни обойти, ни перешагнуть…

Когда очнулся, светало. Возле перевернутой брички в обнимку лежали двое убитых. Мишка постоял над ними, потом растащил, рознял, вынул документы. Одни были завернуты в газетку, другие перевязаны шнурком от ботинка. Мишка положил документы в карман, подобрал автомат, отер ствол рукавом. Диск был пустой. Мишка набил его патронами из чужого подсумка, поискал, пошарил кругом, но съестного не нашел.

Из-за бугра показалось солнце.

Кругом было ровно и зелено, а в лощине, где трава росла особенно густо, чернел сгоревший немецкий танк. Стороной, бездорожьем громыхала полуторка… Мишка стал махать рукой, но машина не остановилась, и он пошел, надеясь набрести на своих. Артелем будет веселее.

Сзади опять начали бить пушки. Михаил услышал рев самолетов, оглянулся и увидел, как они строятся в боевой порядок для бомбежки. Первый, а за ним второй повалились на крыло. Ухнули бомбы, поднялся черный дым, и Мишка удивился, что немцы еще бомбят кого-то. Внезапно ощутил легкость и радость, что — жив, идет… Ему было сейчас хорошо даже оттого, что нестерпимо хотел есть.