Южный крест

Когда смерклось, большак загомонил, ожил, затеснотился, словно и люди, и машины, и подводы — все, что могло двигаться, с наступлением темноты ринулось вперед, и, как река в половодье вбирает в себя малые, иногда невидимые ручьи, так и большая торная дорога разбухла, зашумела людскими голосами, загремела колесами… По дороге и по обочине шли танки, тягачи, пушки. Стремительный поток машин и людей иногда останавливался, раздавался вширь — дальше ходу не было. Ржали, бились в оглоблях кони, кто-то охрипшим, осатанелым голосом грозился расстрелять негодяя; кто-то бежал вдоль запруженной дороги, звал майора Виденеева…

— Майор Виденеев! Где майор Виденеев?

А впереди тронулись, опять загремели колеса, и майор Виденеев сделался ненужным…

Мишка Грехов радовался, что теперь не одинок, теперь — вместе со всеми. Но брала досада: столько войск, такая сила отступает. Чай, немец не железный — валится на землю как миленький. Надуться бы еще немного…

Мишка досадовал, мысленно начинал искать виноватого, что отступают, что все получается нескладно…

Досадовал, злился, что какой-то немец гонит, все гонит его, Мишку Грехова… Разве мало навалял он этих фрицев? Ого сколько! Да и каждый боец… И командиры… Что, плохие командиры? Да таких, как старший лейтенант Веригин, у Гитлера ни одного нет! А полковник Добрынин?.. Командующий армией, генерал — в окопах, на плацдарме…

Однако виноватый, по его мнению, был. Как же — войну встретили в драных штанах, теперь латай на бегу.

Мишка шагал в тесном изломанном строю и, кого-то сердито оправдывая, думал: «Ничего, залатаем».

Шли всю ночь, без привала. Два раза немцы вешали «фонари», однако не стреляли и не бомбили. Должно быть, разведка. Когда стало светать, Мишка заметил, что на дороге сделалось просторнее. Увидел, что машины и пехотные колонны сворачивают на проселки.

Мишка решил идти прямо.

На восходе солнца вошли в деревню. В ней уцелели только три избы да силосная башня. Мертво торчали печные трубы, пахло дымом, золой, перегорелым кирпичом. Тоскливо и длинно выла собака. Голосила, навзрыд плакала женщина.

У колодца стоял седой тощий старик в изорванных портках распояской, черпал и черпал воду, лил в деревянную колоду.

— Пейте, ребятушки, пейте, — повторял он шепотом и глядел перед собой линялыми глазами.

Солдаты пили, садились тут же. Многие засыпали. Артиллерийский капитан умер, не приходя в сознание. Семен Коблов, а с ним еще двое, стали копать могилу. Старик сказал:

— Возля школы поглядите, возля школы.

Никакой школы уже не было, а старик повторял:

— Возля школы…

И солдаты, что были потверже, пошли.

На земле, на припорошенной пеплом траве, лежали убитые. Их было много: деревенские женщины, старые и совсем еще молодые, детишки и старики. И только один — не старый, мужчина в белой окровавленной рубашке, в брезентовых полуботинках. Убитые лежали тесным рядком, словно прижимались друг к другу, словно и после смерти хотели остаться односельчанами, добрыми соседями. Лежала девочка с голубыми тряпочками в косичках; младенец, у которого было разбито личико, вцепился в шею матери… А у матери волосы слиплись, ссохлись от крови, глаз не видно…

Кучи угольев дымили, выла собака, а солдаты шли через пепелище, мимо убитых, обессиленно и понуро. Многие воротили головы назад, потом поправляли на плече винтовку, шагали дальше.

Может, их семьи лежат вот так же…

Солдаты шли и шли. Мишка Грехов шел и Семен Коблов… И старший лейтенант Веригин, и младший лейтенант Агарков. И Жердин остался жив, и полковник Добрынин… Но не все солдаты знали о своих командирах, а те в свою очередь думали в тот день, как много потеряли, что потери невосполнимы. Однако многие из тех, на кого успели накинуть плат вечной славы, шагали по дорогам и бездорожно, кое-где натыкались на разведку, на вражеские передовые отряды, занимали круговую оборону, отбивались. И опять шли. День за днем, день за днем. Не знали, да и не могли знать, что немецкая шестая армия наступала на Острогожск, что появилось Воронежское направление, что создалась угроза выхода противника к Дону.

Мишка Грехов вел все тех же бойцов и знал только, что доведет, не позволит разойтись, разбрестись. Будут еще воевать. И погонят фрица. Сейчас он вел свой отряд на Мостки, но подлетел на легковушке какой-то майор и сказал, что в Мостках видели немцев.

За последние две недели Мишка научился никому не верить и сказал, что поведет бойцов все-таки на Мостки и что, если встретят противника, примут бой.

Майор уехал, а боец, который все дни кого-то ругал, заявил, что не пойдет на Мостки, что идти надо южнее, нынче утром местный житель сказал ему, будто под Новой Астраханью много наших войск, там роют окопы и готовятся дать немцам большое сражение. Мишка сказал:

— Пойдешь вместе со всеми.

— А вот не пойду! Тебе майор объяснил! Русским языком…

— Куда все, туда и ты пойдешь. — Мишка оглядел колонну, негромко скомандовал: — Подравняйсь.

Боец решил:

— Вы как хотите, а я — как знаю.

Поправил на плече винтовку и пошел.

— Наза-ад! — крикнул Мишка.

Боец не оглянулся.

— Назад — стрелять буду!