Южный Крест

Тут шеф объявляет три новых штатных места! О! Три одновременно! Все уверены: вот уж теперь, когда у шефюги много денег, не сможет он тому, кто так бескорыстно и плодотворно на него работал - отказать. Время, однако, проходит и выясняется, что он ничегошеньки ему не дал.

И тут словно прозрение осенило нашего трудягу: вот именно теперь, ни за что и ни под каким видом не даст шеф ему денег. Гноить будет, пока тот не выдержит такой жизни и не уйдет добровольно. А почему? Да потому, что шеф на международных собраниях выставил себя как автора, забрал себе чужой успех и славу, обокрал другого подчистую, теперь - единственно последовательный ход для него - выкинуть талантливого человека на улицу. Обворовал да выбросил!

А, пожалуй, и опасен может быть, хотя кто он - бесправная песчинка, вся-то власть в руках у шефюги. Жаловаться, разве, побежишь? Нет, батенька, западная демократия высшей пробы на такие случаи не распространяется. Сотрудники объединятся да докажут, как дважды два, что он, этот парень, все у начальника украл. Потому что они, как один, от шефа, его денег и милости зависят. Не станут они своим благополучием и местом так страшно рисковать: кому хочется потом под забором загибаться!

А если кто к шефу станет приставать да спрашивать, отчего денег тому столько лет не давали, на голодном пайке держали, то ответит он со святым негодованием, что сотрудник этот бездельник, работал вяло, отношения с сослуживцами наладить не сумел. Я его проверял и очень терпелив был, а теперь и выгнал! А, пожалуй, возьму на деньги для него потенциально предназначенные, двух аспирантов: они мне насчитают груду всего, что к этой теме относиться, и, видите, я двух человек работой обеспечу, что же лучше?

Ну, а если на закуску наш герой вздумает куда повыше жаловаться, то все профессора университета грудью встанут на защиту шефюги: один раз дашь осечку, а потом и тебя скинут! А так - куда как любо власть иметь - своя рука владыка. Обокрал и выбросил! Вот представь, Николай, - Шустер перевел дух, - Илья вздумал шефа и порядки критиковать, парня этого защищать во всеуслышанье. Говорит, в лаборатории у народа бесправие полное, а шеф бандит и вор.

В России при коммунизме, говорит, - заметь! - во всяком случае в науке - по заслугам человека ценили, потому что люди за деньги не дрались, как псы голодные. Выгнать тебя из института никто не мог, временных ставок не было, сразу же постоянные. Значит, работали спокойно, думая о настоящем качестве науки. Значит, что ты сделал, то ты и есть. Школа, говорит, научная старая, с хорошими и глубокими корнями. А, главное, не было прессинга денег, ученые халтуру не гнали, за деньги глотку не перегрызали. Государство же на науку денег не жалело. Нет, ты можешь себе представить?! - неистово завопил Шустер, потрясая кулачками и брызгая слюной, - чтобы в этой поганой России было что-то лучше, чем здесь?! Чтобы там справедливость была?! Ну и отмочил Илюша! Да мы, Николай, за такое его в порошок сотрем, верно говорю?! заверещал он срывающимся голосом, перехватив простодушный взгляд приятеля. Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и щеках.

Осознав оплошность, Николай Николаевич нахмурился и озабоченно помахал головой в подтверждение своего полного согласия.

"Ах ты сучий потрох! - восторженно думал он, чувствуя, как неожиданный прилив сил пробивает мертвый туман его сознания. - Пни, пни дружка! А мы повеселимся! Да только знаю я, отчего ты грозный стал, справедливости ищешь. Верю, верю, может и не врешь ты, а все-таки лягаешь ты благодетеля неспроста... Уж больно бабенка хороша!" - додумал он, и вдруг сильная и блестящая идея ударила его до озноба. Дрожащими руками складывал Николай Николаевич листки, кивая и возбужденно поддакивая Шустеру, почувствовавшему внезапно, что нашел он в Николае Николаевиче надежного и совсем не глупого союзника.

Шустер сделал глоток душистого вина, и вдруг восторг наполнил все его существо. Он задыхался. Он смаковал победу. "Ты совсем, совсем не глуп! пело внутри. - Все мое! И - ах как удалось!"

Он сильно потянулся и победительно обвел глазами стены, а, заодно, и расстилавшийся перед ним мир.