Иван Болотников

– Меня-то? А твое имя хитро ли?

– Куда как хитро, – рассмеялся Болотников. – Почитай, проще и не бывает.

– Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка… А в миру меня Лапотком кличут.

– Отчего ж так?

– Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Яить, ребятки, всю Русь не единожды оббегал… Давай-кось по малой.

Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни также осушили по чаре.

– Никак, один отец? – вопросил Иванка.

– Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели… Давай-кось еще по единой.

Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо, степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся и пошел в сени.

– Медовухи принесу.

Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.

– Здоров, дед!

– Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь. Посиди с Лапотком, – сказал Иванка.

– Вместе пойдем. Ты города не знаешь.

– Ничего, тут не Москва.

– В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, – предупредил Васюта.

Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой – огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.

Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тыи зиял саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.

«Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег – пропал город», – покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые Петровские ворота.

Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные служки.

Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.

Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.

«Чуден храм, – подумал он. – Видно, знатные мастера ставили. Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь украшают».

Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы, бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне, приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы ¹⁶⁹, приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и коробьями.

Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по обнаженным икрам.

– За что его? – спросил Иванка.

– Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже ¹⁷⁰стоит, – ответил посадский.

Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:

– Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!

Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.

– Что плетешь? Какой зять?

– Обыкновенный. Не видишь, Селивана потчует. То Фомка – кат. Летось Селиванову дочку замуж взял.

– Да как же это? Негоже тестя бить, – молвил один из мужиков.

– А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!

Селиван корчился, грыз зубами веревку на руках.

– Полегче, ирод. Мочи нет, – хрипло выдавил он, охая после каждого удара.

– Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, – посмеивался Фомка.

Иванка пошел торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным, сапожным, суконным, холщовым… В рыбном ряду остановился, пригляделся к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный с озера: щука, карась, лещь, окунь, язь…

– Налетай, православные! Рыба коптец, с чаркой под огурец!

– Пироги из рыбы! Сам бы съел, да деньжонки любы!

Верткий, высоченный торговец ухватил длинной рукой Иванку за рубаху.

– Бери всю кадь. За два алтыня отдам. Бери, паря!

– Где ловил?

– Как где? – вытаращил глаза торговец. Чать, одно у нас озеро.

– Но и ловы разные. Поди, под Ростовым сеть закидывал?

– Ну.

– А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба вкусней.

Угожане торговали с возов, меж которых сновал десятский из Таможенной избы: взимал пошлину – по деньге с кади рыбы. Один из мужиков заупрямился:

– За что берешь-то, милый? Кадь-то пустая.

– А на дне?

– Так всего пяток рыбин. Не ушли, вишь.

– Хитришь, борода. Дорогой продал.

– Вот те крест! Кому ж в дороге рыба нужна? Неправедно берешь.

– Неправедно? – насупился десятский и грозно насел на мужика. – Царев указ рушить! А пу поворачивай оглобли! Нет места на торгу.

Мужик сплюнул и полез в карман.

Получив пошлину, десятский пошел дальше, а к мужику ступил Болотников.

– Из Угожей приехал?

Мужик косо глянул па парня, но потом спохватился: авось покупатель. Выдавил улыбку.

– Из Угожей, паря. Рыба утреннего лову. Сколь тебе?

Болотников оглянулся – нет ли подле истца или ярыги земского – понизив голос, молвил:

– Поклон вам шлют, угожанам.

– Кой поклон? – нахмурился мужик, подозрительно глянув на Болотникова. – Ты либо бери, либо гуляй.

– Ужель за татя принял? – усмехнулся Иванка.