Иван Болотников

Г лава 3 ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ

На рассвете четвертого июля татарские тумепы подошли к селу Коломенскому. Спустя час на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные московиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа.

Казы-Гирей в темно-зеленом чана не ¹, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных.

Вот она златоверхая Москва!

Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!

– Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, – осторожно заметил мурза Сафа-Гирей.

– Ни при великом кагане ¹⁰⁶Чингисе, ни при Бату-хане урусы не вставали возле стен. Мы осаждали их в крепостях, – поддержал Сафу другой военачальник.

– Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомнут ряды неверных! – хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в окружении турга-дуров ¹⁰⁷пошел к золотисто-желтому шатру.

Пятнадцать крымских туменов покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене – десять тысяч конных воинов – смуглых, крепких, выносливых.

Джигиты расположились куренями , по тысяче в кажт дом. Посреди куреня стояла белая юрта тысячника с высоким рогатым бунчуком.

Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.

Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, рисом и бурдюками ¹⁰⁸с кумысом.

Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым бунчуком.

У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно каменные истуканы. За кожаными поясами – длинные острые ножи.

Ордынцы знали – тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь.

Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его

золотистый шатер триста отборных нукеров ¹⁰⁹, готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол.

Совершив утреннее моление, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай ¹¹⁰.

Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:

– Салям алейкум, великий хан!

Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.

Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовые занавеси.

У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.

Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего мурзы, мотнул белой чалмой.

– Говори, Бахты.

Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес:

– О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки урусов останутся под копытами наших быстрых коней! – воинственно проговорил Бахты-Гирей.

Крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу. Сафа-Гирей в малиновом чекмене ²и красных сафьяновых сапогах, расшитых жемчужными нитями, был хмур и озабочен.

– Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу – бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных воинов.

– Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в Бахчисарай? – язвительно проговорил Казы-Гирей.

– Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он гневит аллаха! – прокричал Бахты-Гирей.

Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его прилила кровь, в глазах сверкнули молнии.

Выхватив из ножен изогнутый меч, он замахнулся на Бахты.

– Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках в Бахчисарае и забавлялся с наложницами.

С ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже выхватил саблю.

– Уймите мурз, тургадуры, – подал знак телохранителям Казы-Гирей.

Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая нового приказания.