Иван-чай. Год первого спутника

— Помилуй, за что? Мы с танцев. Проводил, и все, из обычной вежливости, — строго сказала Надя.

— В другой раз побью, имей в виду, — неуступчиво сказал Павел. — А отвечать будешь ты.

— Не злись, пожалуйста! Ты, неуч, — она тихонько засмеялась.

— Уж не знаю, культурно получится ли, а только учти, — упрямо повторил он. И, завладев ее руками, добавил: — А может, я помешал? Так ты скажи прямо. Караулить не буду, случайно ведь вышло.

Он обманывал сейчас себя. Он не мог так просто оставить ее, даже если бы она вдруг стала избегать его, даже если бы целовалась с другими. Это было свыше его сил.

Но Надя потупилась, ковырнула ботинком снег. И вдруг потянулась к нему прохладным, пахнущим снегом и ночью лицом, и в ее глазах Павел заметил испуг.

— Ты чудак, Павлушка! Знаешь что… Я одна дома. Папка уехал встречать мутэр с курорта. Давай посидим, как большие, у самовара, а?

— Надька!

Она смахнула варежку и привычным движением прижала пальчик к его губам. Протянув другую руку, звякнула щеколдой и открыла калитку в свой двор.

Он успел еще кинуть ревнивый взгляд вдоль улицы, будто хотел увидеть под фонарем длинную тень Валерки. Но улица была пустынна, ветерок гнал по блестящему насту колкую, гривастую поземку.

Пока шел по двору, раздевался в прихожей, старательно гнал от себя ревнивые мысли. Что в самом деле, Надя же не позволила Валерке обнять себя, он ясно видел. Проводил с танцев, и все. И он моложе ее, этот тонконогий, как его… патриций. Но какая-то тень, какая-то бродячая кошка перебежала все-таки дорогу, если так кольнуло в душу. Черт возьми!

Надя, наверное, хорошо понимала, что творится с Павлом. Она суетливо побежала на кухню, загремела там крышкой чайника. И что-то медлила, не показывалась. Может, приходила в себя, а может, так, кто ее знает?

Любовь…

Вспомнился вдруг «Всадник без головы», вечерний каток и как он, дурак, путался с какими-то ремешками на обыкновенном маленьком ботинке. Чего он путался?

Путаницы не избежишь потом, когда у тебя растут черные усы, когда надо бриться через день и тебя исподволь приучают к вежливости. Вот и сегодня они просто посидят наедине за столом, как взрослые люди, послушают приемник, Надя заведет новые пластинки, и…

Надя поставила на стол высокую красноголовую бутылку темно-зеленого стекла.

Павел зажмурился, не замечая этой бутылки. Его ослепила Надя.

Тонкое крепдешиновое платье (тоже не по сезону, как у Лены) с глубоким вырезом будто нарочно оставляло открытыми плечи, только-только начинающие полнеть, таинственную ложбинку за сквозной гипюровой вставкой. Ошеломляла броская прелесть оголенных рук, томящая сила еще не осознающей себя, но уже проснувшейся в Наде женщины.

Густое, пьяное кружение заставило его поскорее сесть за стол, чтобы, упаси боже, не обнимать Надю, не переступить какой-то невозможной черты.

— Ты… какой костюм на бал-маскарад готовишь? — неожиданно спросил он деревянным голосом.

Надя проворно управлялась с сервировкой. Плутовато, исподлобья взглянула на него.

— Лень возиться. Пойду в жакетке, как на работу. — И засмеялась, с тонким кокетством отставила ногу. — Костюм активной комсомолки разве не пойдет?

— Подойдет, — кивнул Павел, но тут же с недоумением оговорился: — Хотя… как же? Тогда ведь спутается все: когда ты на работе, а когда на маскараде?

— Чудачок. Вот и хорошо! — усмехнулась Надя.

Павел достал за горло черную бутылку и, внимательно изучив наклейку, хмыкнул:

— Сам-трест? Это что означает? Кислое?

Надя улыбалась счастливыми, туманными глазами. Она знала, конечно, почему он несет околесицу, это ей нравилось.

— Кислое буду пить я. Ведь ты ничего не смыслишь в этом, работник всемирной армии труда!

Тут Надя поставила перед ним графинчик с янтарной настойкой. На дне желтели, увеличенные пузатым стеклом, лимонные корочки.

— Перед Федором Матвеевичем сам будешь отчитываться: это его энзэ, — строго пояснила Надя.

— Его, значит, в сообщники?

— Мы признаемся. Надо жить честно, — игриво сказала Надя.

Она присела рядом, оправила на коленях легкие складки.

— Теперь будем культурно отдыхать. До утра!..

Надя торопилась укрыться за первым тостом — и не ошиблась. У Павла как-то сразу исчезли мучительное томление и связанность, все стало доступнее и проще. В который раз он оценил ее умение просто, непринужденно, даже красиво жить. Ведь Павел-то ни за что бы не придумал подобного. Он бы просто целовал где-нибудь за углом, на холоде, млел около нее, как первобытный человек, дуб дубом. Потому что он не умел нормально вести себя среди людей, никто его не учил этому.

А так хотелось быть около нее взрослым, многоопытным мужчиной! И Павел стал говорить что-то по поводу будущего приказа, который он сочинит, чтобы разом расчистить жизнь в мастерских.

Он малость хвастался, но Надя — серьезный человек — прекрасно улавливала суть вещей.

— Павлушка, милый, я выйду за тебя замуж, но… Если ты будешь человеком, слышишь? Я хочу жить хорошо, я ведь имею на это право, верно?

— А я люблю тебя, Надька! Люблю, и все!

— Чудачок, но ведь без… Ты не сидел бы здесь!

Тронула его легкими пальцами.