Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Много утекло воды в Вычегде с тех пор, как Павел Никитич прошел первым рейсом до Помоздинской луки, много осело золотишка в купеческую мошну, крепко зажал земляков в мускулистый, волосатый кулак Павел Никитич. Теперь тесновато стало ему здесь, начал подумывать: как бы и до Печоры добраться, перебить доходный торг у чердынских купцов, взнуздать надежно и умело весь Север от Архангельска до Перми… Широко шагнуть задумал Козлов, войдя в матерый возраст. Тут-то и дошли до него слухи о возобновлении работ на Ухте.

Нет, Павел Никитич не собирался искать там земляной деготь: в землю он видел, по собственному признанию, только на три аршина и глубже рисковать не хотел. Известно, что горные жилы иной раз до петли доводили легковерных искателей. Но другим путем заработать на Ухте было вполне возможно, и грешно было не протянуть руки.

Земство собиралось рубить дорогу по лесу на двести с лишним верст — за этот подряд много бы дал человек большого ума…

Он стоял на борту собственного парохода «Надежда» — плотный, осанистый, в черной касторовой визитке и лакированных сапогах, лаская белыми, отвыкшими от работы пальцами курчавую окладистую бородку с редкой серебристой проседью.

Козлов совсем не походил на крупного дельца последних времен. Не было в нем ни русской величавости купцов Морозовых, ни европейского лоска Рябушинских. Но сам-то Павел Никитич Козлов — лесной, тутошний, доморощенный— хорошо знал, что касторовая визитка сидит на нем куда прочнее и осанистее, чем заморский фрак. Успевать за временем следовало не покроем штанов, а кошельком: лучше Павла Никитича на Выми никто этого не понимал…

Он терпеливо ждал, пока матросы отдадут чалки. В прищуре старых глаз прыгали молодые чертики: «Поглядим, чего ты стоишь, Вологда-матушка!»

На берегу столпилась дюжина лихачей: кого-то возьмет Павел Никитич домчать до меблированных комнат или до ближнего трактира? Рыжего, белоноздрого или серебристого, в яблоках? Купец был не залетный, куролесить не любил и деньги на ветер не раскидывал, но платил торовато и за лихую езду четвертной не жалел.

Ждали лихачи. Грызлись и взвизгивали в упряжи стоялые жеребцы. Приказчики вологодских купеческих домов собрались компанией для встречи гостя. Кипела жизнь, вертелась, как праздничная, разукрашенная карусель, запущенная крепкой узловатой купеческой рукой…

Заскрипели трапы, хлюпнула набежавшая волна — причалила «Надежда». Лихачи сгрудились, приказчики расступились перед Павлом Никитичем, он шагнул на пристань…

Откуда ни возьмись вывернулся тринадцатый, на резиновом ходу, бородища по ветру, вожжи — струна, а в оглоблях не конь, а вороной дракон.

Только и успел купец дружески помахать встречавшим его приказчикам: увидимся, мол, позже, коли дело есть, — а лихач уже перемахнул Екатерининскую — Дворянскую и, завернув на Большую Духовскую улицу, лихо осадил не успевшего как следует разойтись рысака у трактира «Золотой рог».

Во всю стену, в два этажа, изогнулся многокрасочный рог изобилия, созданный голодным воображением местного безымянного живописца. Зазывал проходящего и проезжающего: «Войди, забудь скуку жизни… Есть свободные номера!»

Напротив, через улицу, словно на ходулях громоздились по карнизу трехаршинные буквы: «Швейныя машины», а рядом пестрело неразборчиво: «Чай, сахар, москательный товар, ярь-медянка, иконы, киоты, самовары, зеркала, калоши и проч. и проч.»

Из подъезда выскочил молодой человек в сюртуке, с белой манишкой:

— Все как приказано. Номер готов.

В номере помог Козлову раздеться и, усадив на бархатный диванчик с гнутыми ножками, как бы между прочим сказал:

— Дело осложняется, Павел Никитич. Подряд обещан поляку Парадысскому.

— Ладно, знай свое дело! Обед придумай такой, чтоб ахнули земцы, а там поглядим. Катись. Всю бухетную службу взмыль, а сделай!

Человек в сюртуке выкатился. Никит-Паш вытянул короткие ноги, потянулся изо всех сил, до хруста в суставах, и усмехнулся в бороду:

— Пара-дыц-кин… Х-ха, уль ныр^[1] — худой бес! Поглядим, ино…

Потом достал из потайного кармана конверт, вложил в него пять белохвостых катеринок и с усмешкой сунул обратно.

Козлов привык действовать наверняка и крепко верил в несокрушимую силу этих хрустящих бумажек.

3. За тех

кто в пути

Вся суета и со стороны малопонятные отчаянные усилия людей этой весной в Печорском крае показались бы несоразмерно малыми, почти крошечными, при одном только взгляде на ту необъятную колдовскую ширь тайги и болот, которая имела теперь столь притягательную силу.

От Верхней Вычегды до удорских пределов и от северных отрогов Урала до яренских пашен стояли леса от земли и до неба, почти не тронутые топором, скорчившиеся в рукопашной схватке с ледяными ураганами зимы и гнилостным дыханием лета. Не было им ни конца ни края, и только обманчивые охотничьи тропы кое-где смутно напоминали о случайном присутствии человека. Они неожиданно выскальзывали из еловой непролази и тут же терялись в болотной мочажине…

В тяжелой дреме стоял древний северный лес, ко всему равнодушный и на все готовый, укрывая хвойной густой зеленью скупую землю.