Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

«Вот оно как… — подумал Пантя. — Уж не разбогател ли Яков ненароком? Беда!»

Встреча с соседом целый день не выходила у Панти из головы. Вечером он ездил ставить плетенные из ивняка морды в заречное озеро-старицу. Оно таилось в густом лесу, окруженное с трех сторон высокими елями, а отсюда, от речки, его отделял невысокий песчаный увал, заросший ольховником. Летом вода в старице была теплая и прозрачная, а сейчас — еще недавно залитое речным половодьем — озеро было мутно и неестественно переполняло берега.

Пантя отвязал чалку, погрузил свои решетчатые снасти в лодку и оттолкнулся от берега. За кормой в воде потянулась рыжеватая, суглинистая муть. Вокруг шеста, которым Пантя доставал дно, тоже возникали клубящиеся облачка белесой мути.

— Эк развезло землю-то! — удивился Пантя и вдруг заметил, что в озерке совсем мало воды, его затянуло тиной, от берегов наступали зеленая ряска и мелкий болотный лопушок. Озеро зарастало. У торфянистых невысоких берегов, где над водой склонялись черные ели, еще темнела привычная глубь, но и она была обманчива, как неустойчивая лесная тень. Стоило солнцу заглянуть в эти омута, как из донной синевы выступали бледно-зеленые четырехпалые щупальца водорослей, дремотно маячила разлапистая мореная коряга — дно близко…

«А ведь была тут когда-то непомерная глубина, — с непонятным сожалением подумал Пантя. — Вон куда махнуло. Отмежевалось озерцо от речки, и получается из него болото…»

И вдруг спохватился:

«К чему это я? Яшка-дьявол возмутил душу!»

Он торопливо спустил в воду морды, закачал в податливое дно озера длинный якорный шест и начал грести к берегу.

Когда подходил к речке, неожиданно заметил по ту сторону Агашу. Склонившись с мостков, она черпала бадейкой воду.

Пантя ускорил шаги, бегом миновал бревенчатую кладку через речку.

— Ганя!..

Девушка испуганно оглянулась, вскинула резное коромысло на свое круглое, сильное плечо и поскорее, враскачку пошла вверх по угору, подальше от Панти.

— Постой, Ганя! — Он бежал следом.

Агаша знала, что этим непривычным именем называл ее только он, чуть сутулый и угрюмый русский парень с теплыми, хмельными от волнения глазами. Но она торопливо переступала босыми ногами по узкой тропке и, сама не понимая своих страхов, спешила поскорее к дому.

— Постой же, говорю! — обиженно крикнул ей вслед Пантя и остановился. — Что это ты, Ганя? Или Яков про меня чего мелет, одичав в лесу?

Агафья остановилась, круто повернув голову, и даже в сумраке белой ночи Пантя заметил, как на ее ресницах закипели слезы.

— Молчи! — гневно выдохнула она, — Зачем обижаешь? Зачем караулишь на каждом шагу?

Он удивился ее обиде, рассеянно снял с плеча мокрое весло.

— И впрямь стряслось в вашей семье непонятное… Может, правда, что Яшка ненароком разбогател в одно лесованье — оттого и спесь поперла из него, как опара из дежи?

Агаша не стала слушать. Она всхлипнула и бегом, расплескивая воду, бросилась к воротцам своего двора. Пантя в грустной задумчивости смотрел ей вслед.

«Ничего не понять на этом свете… Только вчера млела девка, а нынче глядеть не хочет. Неужто навсегда отрезала?»

Скверно было на душе у Панти в эти дни.

Яков не разбогател, но чувствовал себя в этом году прочно. Лесованье вышло удачным, значит, год обещал безбедную, состоятельную жизнь. Агаша могла и подождать.

В доме, правда, подходили к концу запасы хлеба и охотничьих припасов, но скоро ожидался пароход Никит-Паша — значит, дело было поправимо. На обнову сестре и кое-какие мелкие покупки Яков потратил всего десять рублей. Остальные деньги, оставшиеся от чернобурки, еще были в кармане, и Яков был спокоен.

Наконец в одно из воскресений пароход прибыл. Яков сложил пушнину в мешок и направился по берегу к устью мелкой сельской речушки.

У Вычегды собралась вся деревня. Горели костры, люди толпились у трапов на высоком, обрывистом берегу, тут же выбивали из бутылок пробки.

Это был самый веселый и важный день в году. Сбывалась добыча, перед распаленными взглядами проплывало богатство, было что посмотреть и потрогать руками. Пестрые кафтаны, ситцевые рубахи горошком, потертые лазы и великое множество мягкой пушнины — все стремилось в середку, к бочонку с козловской водочкой. Никит-Паш велел подрядчикам не скупиться. Народ любил щедрость земляка и не менее любил выпить.

Подошла очередь Якова.

Он вошел в говорливую, уже опьяневшую толпу и увидел Чудова. Тот почему-то строго глянул в его сторону и отвернулся. Потом приказал подать книгу. Яков насторожился. По слухам, в эту книгу попадали лишь безнадежные должники. Остальным охотникам Никит-Паш верил так, на слово.

— Люди говорят, сестру замуж отдаешь? — как бы между делом спросил Чудов.

Яков замялся. Сестру он отдавать еще не собирался, но ведь люди зря ничего не говорят… Что подумает о нем Амос, коли узнает, что Агафья уходит, не спросясь его, старшего брата?

— Коли говорят, стало быть, так. Пора ей, — невнятно и уклончиво пробурчал он.

А Чудов почему-то еще строже сдвинул пепельные брови и, плюнув на концы крючковатых пальцев, деловито стал листать страницы.

— Долг когда думаешь отдавать?