Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Григорий легко бежит сквозь кустарник, охраняя лицо от хлещущих веток, угадывая по смятым побегам след Ирины. Ирина прячется; по временам впереди он слышит ее воркующий и манящий смех:

— Ау, ау!..

Зеленый хоровод пляшет в глазах, под ногами упруго по вздымается моховая перина, тугой звон наполняет уши, и Григорий ловит горячим ртом хвойный настой целебного воздуха.

— Сюда, сюда… Здесь!

Он останавливается перед лесной избушкой — керкой, прибежищем охотника. У распахнутых дверей, закинув голову и прижав руки к высокой груди, беззвучно смеется запыхавшаяся Ирина.

Лес звенит от птичьего гама. Звенят родники в тайных руслах, тяжело дышит ближнее болото, покрытое белым налетом пушицы — северного одуванчика. В осиновой листве жалобно пискнула серенькая малиновка-зарянка, забившись в когтях белогрудого сорокопута. Ветер отнес в кусты мелкие перышки, у корней осины на серебристый ягель упали капельки крови. Жизнь!

Перед заходом солнца лодка медленно пересекает реку, направляясь к пристани. Над водой по-прежнему висит белое легкое облако.

Сорокин встречает друга осуждающей усмешкой. Все это смешно и грустно. Втайне он немного и завидует другу.

— Конечно, читал ей стихи?

— Читал… И всякую ересь читал! — радостно признается Григорий. — «Лобзай меня, твои лобзанья…» Эх, Федор, что ты понимаешь! Ведь ты театральный любовник, разве ты знаешь это, настоящее!..

Сорокин хмурится. Спутник, кажется, окончательно пьян от весны и этой незнакомки с синими глазами. Плохо!

— А как же золотые россыпи на Ухте? Имей в виду, что эта девушка когда-нибудь потребует другого: самостоятельности в жизни, положения в обществе. А что ты ей дашь?

— К черту положение! К дьяволу Ухту!

Григорию более уже ничего не нужно. Вспоминая иной раз о деле, он лишь снисходительно улыбался по поводу человеческой непритязательности в жизни. Что, в сущности, нужно человеку?

Вот женщина, может быть, самая красивая в этом углу, по странной случайности принадлежит ему, и он не особенно тревожится о завтрашнем дне. Этого достаточно, чтобы утерять весь коммерческий пыл, плюнуть на будущие дивиденды, с великим удивлением прислушиваться к самому себе и чувствовать до обиды простой вывод, что все интересы каким-то непостижимым образом переместились в ее комнату, за плотно закрытую дверь. Завтра, возможно, это будет смешно, но сегодня…

В комнате Ирины всегда было душно, и дорогие духи «Иланг-иланг» не освежали, а лишь дурманили воздух, мешаясь с нафталинно-сосновым духом уездной хоромины.

Хозяйка любила недорогие вина, почти не выходила в местный свет, чтобы не давать повода для новых разговоров о делах отца, и Григорий был счастлив ее близостью. О будущем он не думал. Но она сама время от времени напоминала ему о необходимости действия на коммерческом поприще. Прокушевская история была немаловажным предостережением и требовала одного — не полагаться на мнимое благополучие. Ирина очень тактично выспрашивала Гришу о его намерениях и возможностях. Ее интересовало положительно все: держит ли фон Трейлинг акции в предприятии великой княгини, заявлены ли участки на Ухте? Надо ли перевозить машины к Ухте и много ли их? Если нужно, то она поможет через отца договориться с Козловым.

Григорий не мог и наполовину удовлетворить ее любопытство. Патрон вел себя чрезвычайно замкнуто, получал какие-то письма, сжигал их после прочтения, а служащим регулярно платил деньги — вот и все.

Ирина стала в последние дни читать губернскую газету. Это объяснялось вполне практическими побуждениями.

— Я начинаю тревожиться, Гриша, — заметила как-то она, присев рядом на тахте с потухшей папиросой. — Я беспокоюсь о твоем деле. Ты не читал газету сегодня? Ведь там, на Ухте, прямо рвут землю в клочья. Надо же подумать и о будущем наконец!

Он вздохнул, глуповато улыбнулся.

— Ты просто невозможен! — с обидой сказала Ирина и сунула ему в руки недавний номер «Губернских ведомостей».

Коротенькая статейка, извещая о новых доказательствах нефтеносности Ухты, между прочим указывала, что число заявок в настоящее время достигло сотни и это обещает скорое избавление от нефтяного голода.

Стоило почитать. Как-никак Григорий не имел права полностью отрешаться от своего замысла. Следовало сказать об этом хотя бы Сорокину. Уж не просидели ли они зря в уезде, пока где-то делили шкуру медведя?

— Сто заявок! — встревоженно воскликнул Григорий и вскочил с тахты, — Какое-то дикое нашествие! Прости, Ира, но мне надо сообщить об этом своим друзьям…

Наконец-то ты понял! Иди, иди… Я очень рада за тебя.

Ирина взяла в ладони его голову и пристально посмотрела в глаза. Григорий доверчиво потянулся к ней, но тут же отшатнулся — постучали в дверь.

Сорокин недружелюбно оглядел с порога комнату Ирины и сказал, что Григория просит к себе хозяин.