Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

В ответ Яков молча, но выразительно ткнул носком то-бока плотно набитый мешок.

— Давай! — так же деловито кивнул Амос.

Яков вывалил к его ногам содержимое мешка. Внимательно следил, как подрядчик неторопливо, скептически приценивался к каждой шкурке, встряхивал в руках ворсистые меха норок, бурундучков, белок, складывал их в сортовые рядки. Видел, как Чудов немного задержался с десятком куниц, а потом — совесть, наверно, взяла верх — решительно положил их в первый сорт.

«Хорошо», — подумал Яков.

Но подрядчик успел перебрать все шкурки и на удивление невесело спросил:

— Все?.. Маловато, слышь, за два лесованья, маловато…

— Обижаться грех, — заметил Яков. — Лес не обидел, лишь бы люди не отняли…

— Ну что ж, долг покрыл. В расчете, стало быть, с хозяином.

— Как долг?! — удивленно спросил Яков. — Тут на два долга, Амос! Не греши. Мне еще хлеба на зиму надо!

— Чернобурку пошто утаил? — холодно спросил Чудов.

— Посчитай лучше: без чернобурки достаточно! — крикнул Яков и, схватив куницу, сунул ее под нос Чудову. — Считай лучше!

— А я не неволю. И Никит-Паш не неволит. Продай кому-нибудь дороже. — И повторил — Я не неволю, слышь? Может, какой чудак дороже даст…

— Имей совесть, Амос, не обижай! Али тебе в лесу леса мало?

— Совесть при мне, а хлеб тоже своей цены стоит. Притом он хозяйский. Чернобурка была б — на два года хлебца получил бы. А это все лишь прошлогоднее кроет. Как хочешь…

«А кому? Кому продать?» — тоскливо подумал Яков и бессильно оглянулся. Кто-то понимающе перехватил его взгляд, вздохнул, но ничего не сказал. Другой торопливо протискивался к Чудову со скудной вязанкой белок, заискивающе улыбаясь подрядчику. «Эх, люди!..»

— Следующий! — крикнул Амос, и напоследок глянул на Якова.

Тот безмолвно махнул рукой, поднял с земли пустой мешок и, не оглядываясь, побрел прочь…

У Якова был побитый вид, но, подходя к дому, он сунул руку в карман и сжал там крепкий, мослаковатый кулак.

9. Томление

духа

В лесном крае мало кто знал о том невиданном кризисе, который корежил Россию в эти дни. Даже губернатор Алексей Николаевич Хвостов, рискнувший на длительную поездку к нефтяным источникам на Ухту, еще не подозревал о крушении Горемыкина с его Государственной думой, о том, что над просторами государства Российского уже нависла зловещая тень Распутина. Летели головы. Государь император твердой рукой душил свободу, подготавливая третье-июньский переворот, менял министров, а события тем временем продолжали развиваться своим чередом, наперекор монаршим желаниям.

Хозяйство рушилось. Лопались банки и фирмы. Биржу трясла лихорадка. Тысячи безработных бродили по дорогам России, как живые разносчики крамолы…

Деятельность Бакинского комитета РСДРП за последние пять лет давала о себе знать по всей России. Нобель и Мангашев прогорали, в панике хватались за голову из-за забастовок; их спасала лишь прочная стена нефтяной монополии. Владельцы Волжского пароходства спешно переделывали суда на дровяное отопление. На Дону парамоновские пароходы уже опередили эпоху, и фирма «Кавказ и Меркурий» усердно сводила с зеленых берегов трехсотлетние дубовые урочища. Отныне водный транспорт являл прогресс, исходя самоварным дымом и выбрасывая в небо снопы дровяных искр…

В деловых кругах, однако, не теряли присутствия духа. Газеты взахлеб трубили о баснословных запасах нефти на Ухте. И, хотя Нобель активно противодействовал возможной конкуренции, никто не хотел замечать его усилий. Лавина промышленников двигалась в коми край, наводнив Северную Двину и Вымь.

Никит-Паш втрое повысил цены билетов, его рароходы «Надежда» и «Вымичанин» метались по обезумевшей трассе от Усть-Выми до Веслян с пассажирами и грузами.

И только агент великой княгини Марии Павловны фон Трейлинг, уютно обосновавшийся в доме купца Сямтомова, казалось, не предпринимал никаких действий.

Грише думалось, что патрон просто выжидает время. Сорокин ворчал и подозревал подвох. Они оба, сидя без дела, регулярно получали договорную плату и ждали приказаний.

Запорожцева, впрочем, такое положение не очень тревожило. Плата, которую он получал, равнялась офицерскому жалованью и на первое время полностью его удовлетворяла. Кроме того, с отъездом старого Прокушева в Княжпогост, к Козлову, отношения его с Ирочкой развивались самым увлекательным образом, и он по временам забывал о своих коммерческих замыслах.

…Белое облако почти коснулось воды. Вся Сысола горит отражением солнца. Лодка с тихим шорохом раздвинула гущу прибрежных лопушков, осторожно пристала к песчаной осыпи под кустом ивы. Белые и желтоватые барашки просыпались с веток на землю, пестрая бабочка испуганно вспорхнула с куста — Ирина, выбежав на откос, задела раскидистые ветки. Гриша торопливо втащил лодку на сушу, кинул на плечо забытую Ириной накидку и бросился следом.

Майский лес трепещет молодой, прозрачной листвой, бродит проснувшейся животворной силой, в воздухе сладкий настой березового сока. Вот-вот брызнет дождем белая, душная черемуха…