Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Почему же? Пока еще я здесь хозяин, мне позволительно высказывать собственную точку зрения. И я не возражаю против защиты пролетариев. Но тем не менее случай этот беспрецедентен. Я никогда не слышал, чтобы эти дела рассматривались с подобной скоропалительностью. Отсюда легко сделать вывод, что не обошлось без внушительной компенсации судебных издержек…

— Милостивый государь! Если вы не прекратите…

Гансберг откровенно усмехнулся:

— Что? Худшего, по всей вероятности, уже ничего нельзя сделать. Арест промысла — это та последняя капля, которая ломает спину верблюда…

Вечером все было кончено. А на следующий день Гансберг получил еще одно письмо, из Москвы. В нем оказалось всего несколько строк.

«Уважаемый г-н Гансберг!

Хотя Ваши дела идут успешно, компания Великой княгини Марии Павловны вторично предлагает Вам деловой контакт.

Мы связаны отсутствием подходящих отводов, но располагаем достаточными средствами. Фирма Гансберга и К° могла бы преуспеть на Ухте: для этого необходимо лишь Ваше желание. Если Вы имеете возможность посетить Москву, приглашаем Вас для деловой беседы по адресу: Биржевой проезд, 13…»

— В старой, доброй Англии… это называлось конкуренцией, черт возьми! — вскричал Гансберг, потрясая кулаками. — Но разве это конкуренция? Это — грабеж, вероломство, уголовщина, все то, чем пользовались они во времена колонизации Африки и Австралии! Это — Конго, Нигер, черт возьми, но ведь все это вытворяют в Европейской России! И совсем неудивительно, что один из умных русских заводчиков, Савва Морозов, недавно ссужал большие деньги социал-демократам на революцию! Нечему удивляться!

Люция Францевна, верная спутница его, сидела молча и, уйдя в себя, как бы не слышала этих слов.

18. Цена

жизни

В воздухе носились запахи гари.

Где-то горели леса, и на многие версты вокруг растекались синие дымы, острый спиртовой душок паленого мха. Проводник почти не замечал этой тревожной горечи: здесь, в лесах, давно привыкли к летним пожарам. Новичков же неприятно беспокоила близость шалого огня, способного пожрать не только тысячи десятин накаленного солнцем, истекающего смолкой леса, но и путников, затерявшихся в этом зеленом океане.

Едва приметная звериная тропа петляла между кедров, кустарников и угрюмых еловых шатров. Все трое — Гарин, Сорокин и проводник — выбивались из сил. Они волокли на лямках по суше остроносую лодку уже четвертые сутки.

После того как им не удалось разыскать в лесах заповедное нефтяное озеро, о котором слышал когда-то Гарин, он решился на этот труднейший из маршрутов — перетащить лодку с кладью на верхнюю Пожму, куда не заходил ни один промышленник.

Проводник сначала отказался от лошадиной работы, но нераспечатанная четверть с водкой и радужные червонцы убедили его.

Путь был нечеловечески труден. Кое-где прорубались топорами. Лямки натирали плечи, соленый пот выедал глаза. А пожар шел стороной и мог от нечаянного порыва ветра настигнуть их где-то на безвестной версте этого окаянного водораздела.

К вечеру четвертого дня начался наконец спуск. Путники прибавили шагу, заторопились к реке. А когда зеленый берег открылся перед ними, Сорокин первый сбросил с плеча лямку и без сил упал на моховую кочку.

Чуть позже они спустили посудину на воду, и проводник, получив деньги, тут же исчез, словно провалился сквозь землю.

Пожма ничем, пожалуй, не отличалась от десятков уже известных им лесных речек. Да они и не пытались рассматривать ее берегов — оба уснули мертвым сном, уповая на завтрашний день и тишину вокруг.

Утром нестерпимо болели мышцы. Но время шло, и с ним надо было считаться. Проклиная в душе собственную предприимчивость, Гарин омыл речной водой свое острое, птичье лицо и принялся разводить костер.

Сорокин собирал валежник. Потом взялся за топор и Гарин, — может быть, в первый раз подумал, что ему попался терпеливый и верный спутник. Ему самому не хотелось даже шевелиться под грузом многодневной усталости, а этот исправно выполнял свои нелегкие обязанности.

Федор сосредоточенно разрубал собранный валежник на короткие поленья, время от времени посматривая на противоположный берег речушки. Там впадал в нее угрюмый лесной ручей, намывший грядку чистейшего белого песка между черных, торфянистых берегов.

Гарин скучающе перехватил взгляд Федора, переменил позу у огня и еще решительнее закутался в плащ.

— Промывку думаешь сделать? — лениво спросил он.

— Песок, — подтвердил Федор. — Тут это не часто встретишь.

— Подожди, обогреет… Нам как раз на тот берег придется переходить. Видишь, сосняк там, подходящее место для стоянки…

Солнце уже высоко поднялось над лесом, однако это был еще очень ранний час, и здесь, у воды, устойчиво держалась ночная прохладная сырость.