Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Завтракали молча. После неудачи с нефтяным озером настроение у Гарина упало. Как всякий увлекающийся человек, он мог с головой уходить в самое рискованное и трудное предприятие, но при неудаче так же быстро терял присутствие духа. А неудачи, по правде говоря, стали сопутствовать Гарину со дня приезда на Ухту. Ему не понравилось уже то, что кто-то перекупил брошенные участки, опередив его лишь на одну неделю. Берег от устья Чибью до ручья Шор тоже выскользнул из рук по нелепой случайности, и Гарин не мог себе этого простить. Теперь приходилось блуждать в непролазной тайге без проводника, а конца путешествию еще не предвиделось.

Он настороженно поглядывал за речку, на семейку сосен, косо освещенных солнцем, и с хрустом дробил зубами не успевший размякнуть в воде сухарь.

— Опять паленым потянуло, — мрачно заметил Федор, непроизвольно подчинившись настроению Гарина.

— Горит, — с тайной тревогой и внутренним озлоблением согласился тот.

Речушка здесь оказалась настолько мелкой, что пришлось перетаскивать лодку на себе к той стороне, в узенькую протоку.

Путники разделись донага, уложили в посудину одежду, снаряжение и спустились с берегового откоса.

Отвратительное дно у этих таежных речек! Даже если нога не погружается в холодную илистую топь, то рискуешь поранить ступни об острые обломки каменного плитняка или оступиться в нежданную водомоину, где в слизистой тине притаилась затонувшая коряга. Ноги сводит от холода, они скользят по голышам, перед глазами рябит вода. Чертово местечко!

Наконец речное русло остается позади. Надо еще преодолеть грязный торфяной обрыв, выбрать подходящее место для стоянки, переобуться. На это уйдет добрый час, а дело не двинется вперед даже на шаг. Поневоле полезут в голову всякие неподходящие мысли…

Главное — не давать им хода! Конечно, дело избрано нелегкое, не всякому человеку под силу. Но и ставка сделана великая, она стоит терпения и труда.

Федор не стал обуваться. Он засучил брюки и, достав из мешка берестяной лоток, направился к ручью.

Гарин с угрюмой безнадежностью глянул ему вслед, старательно обернул ноги сухими портянками, натянул сапоги и долго еще сидел над обрывом, поглядывая в тайгу. Это был конечный пункт. Далее этого неведомого ручья Вож-Ель он не рискнул бы забираться только из-за того немыслимого, страшного бездорожья, которое можно в полную меру оценить лишь теперь, ценой собственного опыта. Даже если бы здесь открылись золотые россыпи, трудно представить, как следовало бы начинать разработку. Сотни верст непроходимого леса в любом направлении могли охладить самое горячее воображение.

Однако в любых условиях надо было держать себя в руках. Он принялся валить сосенки для постройки хижины. Сухое и жилистое тело Гарина, оказывается, таило в себе еще большой запас сил, и топор сноровисто заиграл в его руках. Деревца вздрагивали от каждого удара, белая щепа, напитанная сладковатым и пахучим соком, опадала у пня.

Часа за два Гарин свалил полдюжины сосен и раскряжевал их на десятиаршинные бревна. Потом присел на седой ягельный бугорок и закурил. Все тело гудело здоровой мужской усталостью, и он удовлетворенно потягивал крепкую завертку табака, время от времени оглядываясь на плоды своих усилий. Бревна тонкослойных, выдержанных по сбежистости сосен сами по себе были прекрасным товаром, но только не здесь…

Хорошо отдохнув, Гарин решил было начать переноску, но Сорокин все не появлялся от ручья. Гарин выругался и, взвалив нетолстое бревно на плечо, направился с ним к берегу.

Тут-то и появился Федор.

Он вдруг выскочил из-под обрыва, ошалело оглянулся назад и замахал руками:

— Га-рин! Ко мне!

Пришлось бросить бревно.

«Что такое? Уж не намыл ли?..» — шевельнулась догадка, и Гарин направился к ручью.

— Скорей сюда! — продолжал неистовствовать Сорокин, потрясая пустым лотком.

Через две недели Ирина возвратилась в Усть-Вымь. Дорога оказалась не очень тяжелой, за хорошую плату два проводника переправили ее лодчонку по Выми и Шом-Вукве в несколько дней. Дочка поплакала, сколько положено, на глинистом курганчике у Сидоровской избы, расспросила иерея Серебрянникова о похоронах, попросила проводников оправить могилу и обложить дерном. Затем по ее настоянию на могиле был водружен огромный крест из лиственничных бревен, наводящий мысль о Голгофе. Усть-ухтинский урядник Попов, приняв помятый трояк, обязался наблюдать за могилкой, а в прощеный день присылать деревенских старух поплакать над прахом раба божия Ефима.

Жизнь на Ухте, как показалось Ирине, выдохлась окончательно. Промыслы не работали. Вслед за отъездом Воронова и арестом Альбертини с Ухты уехал и Гансберг, как говорили, — по неотложным делам.

Ирина надеялась застать Георга в Усть-Выми, но фон Трейлинга в селе не оказалось. Домой пришлось тащиться на земской подводе. В дом Никит-Паша заходить она не решилась из тактических соображений: такое посещение могло еще пригодиться в дальнейшем…