Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

– А мы и не знали, – с сожалением протянула Галя.

– Неужели я не говорил, что знаком с вдовой Волошина?.. Это поразительная женщина! Сорок лет сражается с хамством. Максимилиан Александрович завещал свой дом Союзу писателей. Власти превратили его в дом творчества, но вдове много лет ни копейки не платили. Мало того – задумали устроить в студии Волошина биллиардную. Это рядом с его акварелями! Мария Степановна согласилась: хорошо, мол, пожалуйста. Только сначала вам придётся мой труп из петли вытащить. Отступились… В войну она немцев не испугалась. Всё уберегла – вещи, картины. А огромный гипсовый муляж египетской царицы Таиах в саду закопала. Уд-дивительная женщина, настоящая женщина!

Когда Ефремов волновался, он немного бледнел и сильнее заикался.

– Надо выпить элениум, – строго сказала Таисия Иосифовна.

– Т-ты расскажи, к-как добиралась с Марьей Степановной в Коктебель, а я отыщу всё сам.

Оказывается, лет десять назад Волошина гостила у Ефремовых. Потом они летели в Симферополь – причем Мария Степановна впервые села в самолет. Рейс не задался, их сажали на запасные аэродромы, не кормили. В Симферополе не подали автобус, пришлось заночевать в стоге сена. Очень неудобно и голодно. И всё-таки Волошина не унывала и восторгалась полётом, как девочка!

Бесшумно, словно слон из джунглей, появился Иван Антонович. Улыбаясь и кивая, дослушал рассказ жены.

– Теперь видите, какое знакомство упустили?

– Что ж делать… В будущем году исправим ошибку.

– Ну, что вы! До будущего года она может и не дожить. Очень уж старенькая… Вы Волошина-то читали?

– Где его достанешь?

– Ладно, я дам. Волошина следует читать. Вот вы всё плачетесь, что не печатают. А Максимилиан Александрович по этому поводу сказал примерно так: «Хорошо при жизни быть не толстым томом, а переписываемой от руки тетрадкой».

– Так это ж – Волошин…

– А вы – Ахметов. Фамилия ничуть не хуже. Было бы что сказать… На могилу Волошина до сих пор ходят местные татары и привязывают пёстрые лоскутки, как святому….

– А Галя ездила в Старый Крым на могилу Грина.

– Я на ней была лет пятнадцать назад, – оживилась Таисия Иосифовна. – Еле отыскала… Там ещё алыча молоденькая росла.

– Теперь на могиле чугунная ограда, простой прямоугольный обелиск, портрет в овале. Алыча разрослась в громадное тенистое дерево. Ягоды созрели, я сорвала несколько. И вам привезла.

Галя развернула пакетик и передала Ивану Антоновичу. Тот с любопытством потрогал тёмную ягодку, показал жене.

– Вот бы высадить косточку. Алыча с могилы Грина!

– Холодно здесь, – посомневался я, – не будет расти…

– Да, жалко…

– А рядом могила какого-то Охотникова, – продолжала Галя. – На обратной стороне роскошного памятника – длиннейший перечень книг.

– Знаю его, – равнодушно обронил Ефремов. – Холуй. Мы в Крыму отдыхали, когда Пастернака исключили из Союза писателей. В столовой дома творчества все сидели молчаливые. А пьяный Охотников кричал, что Пастернак – барин. Мол, во время обеда любит смотреть пляски полуголых баб.

– Ну их, холуёв, – махнула рукой Таисия Иосифовна. – Мне пора на кухню, а вы лучше говорите о Грине. И за Иваном Антоновичем присмотрите, доверяю его вам.

– Вот шлёпну сейчас, – пригрозил Ефремов.

– Заслужила – шлёпни! – засмеялась Таисия Иосифовна.

И ушла.

Рядом с огромным шумным мужем она казалась ещё меньше и тише. В разговор вступала редко, больше молчала, слушала. У неё очень милое округлое лицо, коротко остриженные волосы, которые, как и у Ивана Антоновича, начинаются сразу над треугольничками бровей. Вообще они очень похожи – как отец и дочь. И всё-таки громадный мужик Иван в присутствии жены кажется расшалившимся сыном, балованным мальчишкой. Он требует постоянного внимания и контроля. И Таисия Иосифовна следит за ним. От неё словно исходит силовое поле жизни, которое поддерживает на поверхности броненосец с пробоиной под ватерлинией. Десять лет назад она буквально спасла мужа. И он написал еще три романа – “Лезвие бритвы” и “Час Быка” для всех и “Таис Афинскую” для неё. И о ней.

– Ещё мы были в галерее Айвазовского. Кстати, там выставлены некоторые акварели Волошина.

– А музей Грина уже открыт?

– Да! Мы заходили в него несколько раз.

– Не очень там наворочено?

– Что вы, нам понравилось! – воскликнула Галя. – Ведь всё сделано по эскизам Саввы Бродского!

– Не люблю его, – поморщился Иван Антонович. – По-моему, он незаслуженно превознесён. Будто других художников нет, культ личности какой-то. Грина-то он безобразно иллюстрировал!

– Почему же, – не согласился я. – Нам нравится.

– Что там может нравиться? Корявые, изломанные люди, трупы какие-то… Бродский и как человек плох – никаких принципов, слишком гибок… А художник он вообще никудышный. Ассоль – весёлая здоровая девочка. Носится по побережью, хорошо плавает. А на картинках – бледный тщедушный призрак.

– Но ведь она и у Грина такая, – попробовал возразить я. – Изгой, тихоня. Сидит у моря и ждет принца.

– Г-грин неправильно понят. Вспомните Ахматову! Она тоже выросла у моря, плавала в шторм, ничего не боялась… Настоящая приморская девчонка!