Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

– Ассоль скорее не девчонка, а облако в юбке.

– Вот и целуйтесь со своим облаком! А мне нравятся здоровые к-красивые женщины. – Иван Антонович помолчал, успокаиваясь. – Впрочем, чёрт его знает, может, вы и правы. Грина можно толковать и так, и этак. Вообще он не совсем додумал эту вещь. Фантастика какая-то – сидеть и ждать принца семнадцать лет.

– Кстати, о фантастике. Вы уже прочли… – Я назвал книгу известного фантаста.

– Видите ли, – серьёзно сказал Ефремов, – надо прежде всего договориться о терминах. Научная (это прилагательное в последнее время стали забывать!) фантастика призвана экстраполировать развитие науки и техники, человеческого общества на неопределённое количество лет в грядущее. Призвана будить воображение молодёжи, готовить её к самым парадоксальным открытиям. В этом смысле научными фантастами были Жюль Верн, Уэллс и наш Беляев. А названный вами писатель использует фантастику как литературный прием для построения критиканских произведений. Причём, вкус у него не безупречен…

Мы с женой сидели, опустив головы. Нам нравились произведения критикуемого писателя, написанные с кинематографическим блеском. Мы почти не задумывались – насколько они научны. Ефремов же в своих книгах прежде всего учёный. Он напрочь отвергает всё развлекательное и смешное. И в то же время, как человек, он неистощим на выдумки, прозвища, дружеские розыгрыши. Об этом часто вспоминают его соратники по экспедициям.

– Чего приуныли? – усмехнулся Иван Антонович. – Я не против юмора, я против зубоскальства. Писатель должен выдавать информацию, а не острить. Если же он вдобавок топчется на месте, варьирует без конца одну и ту же расхожую мысль, множит слова, а не идеи, стремится каким-нибудь вывертом ошарашить читателя – то это не писатель. Когда-то он писал подлинно научно-фантастические повести, и они мне нравились. К одной книге я даже предисловие написал. Но потом он сбился с научно-фантастической дороги, отчего у меня и произошел с ним разлад. К сожалению, он не одинок. Иные писатели – как та собачонка, что выскочит из подворотни, тявкнет и, поджав хвост, назад. Ну, бог с ними. Как ваши научные дела?

В своем институте мы занимаемся выращиванием и исследованием кристаллов. Первые опытные образцы всегда приносим показать Ивану Антоновичу, который очень любит всё тяжёлое и каменное. На этот раз я вытащил из портфеля отливающий перламутром обломок фторфлогопита.

Иван Антонович поспешно взял его и долго разглядывал, далеко отставив от глаз. Поколупал пальцем.

– Да-а-а… – повернулся к двери и громко позвал жену.

Прибежала взволнованная Таисия Иосифовна в голубом фартуке.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Посмотри, какую прелесть нам принесли.

Ефремова сначала осмотрела мужа, успокоилась и осторожно приняла в руки большой кристалл.

– Очень, очень красиво! Приятный блеск, благородный цвет – вполне декоративный камень.

Кристалл водрузили в центре столика, расселись вокруг, как язычники, и долго любовались мягкими переливами света на чешуйках слюды.

Ефремов встал.

– Посидите, пожалуйста. Мне надо позвонить.

– Только недолго, всё уже на столе.

– Я мигом, – кивнул Ефремов и вышел.

Неловко помолчали.

– Прекрасная слюда, – сказала Таисия Иосифовна, прислушиваясь к голосу мужа. – Очень рада за вас, очень.

– Вы читали…

– Не стала читать, больше по сплетням знаю.

– По сплетням?

– Иван Антонович очень подробно делился с ним замыслами. Потом “Час Быка” и этот роман появились почти одновременно. Вот и стали говорить, что книгу написал он, а Ефремов только подписал. Окончательно мы разошлись после того, как он принялся ругать “Крестный ход” Солженицына.

– А как Иван Антонович относится к Солженицыну?

– Уважаю его бесстрашие, – сказал бесшумно появившийся Ефремов. – Александр Исаевич выбрал трудный путь, он отчаянно одинок. Но за ним правда.

– Что – попьём чайку? – спросила Таисия Иосифовна.

– Конечно! – весело сказал Ефремов.

Перешли в кухню, даже не кухню, а уютную нарядную комнатку с удобными встроенными шкафами (вся меблировка квартиры – по эскизам Ивана Антоновича). Ели тыквенную кашу по-ефремовски, паштет из гусиной печёнки. Пили чай с сыром и яблочным пирогом (фирменное блюдо Таисии Иосифовны). Иван Антонович усиленно угощал Галю миндальными козинаками. Это, мол, любимое лакомство эллинских женщин. Я читал свои стихи. Иван Антонович слушал хорошо: с большим вниманием и доброжелательно.

Таисия Иосифовна тоже слушала, но смотрела только на мужа. Двадцать лет она смотрела только на мужа, словно боялась, что стоит отвести взгляд – и тот исчезнет. Будто это не материальный могучий Ефремов, а голографическое изображение, созданное лазерным лучом её взгляда. Взгляд соединял их, как пуповина соединяет мать и дитя. Все животворящие соки – здоровье, сила, нежность – переливались через пуповину в больного мужа. А все грехи и болезни она брала на себя.

И ещё в её взгляде было – прощание. Двадцать лет она прощалась с мужем, насыщалась его дыханием, движениями, запахом, заиканием. Ибо он был болен и конечен. Ибо разрыв пуповины означал не рождение, а смерть.