Иван Грозный

   — Назад! Назад, люди московские! — что есть силы крикнул он. И так решителен, так грозен был голос его, что народ, запнувшись от неожиданности, и вправду попятился назад. — Прокляну! До седьмого колена прокляну всех страшным проклятием моим! Гибель чёрную нашлю на животы ваши и детей ваших! Погибнешь, народ московский, от слова моего! — гремел он, продолжая наступать на оторопевшую, пятящуюся назад толпу. — Погибнешь, ибо сила мне дана и власть над вами! Был мне глас Божий с Небес: погибнет Москва, погибнет народ её в безумии своём, коли я не спасу его! Назад, чернь! Назад, рассыпься, исчезни с глаз моих долой, пока не обрушилось Небо на вас по слову моему! На колени! На колени, народ московский! Моли Господа нашего Исуса Христа, чтобы смилостивился он над безумием твоим! Это я вам говорю, Сильвестр, богомолец ваш! Ибо сам страшусь я силы своей, Богом мне явленной, и сам ужасаюсь я власти моей над вами, несчастными!.. На колени! Ино прокляну-у-у-у!

И подался назад, и посыпался в страхе с крыльца дворцового чёрный люд московский. И замолкли, охваченные внезапным ужасом, даже самые неистовые голоса. И повалилось на колени, один за другим, всё мятежное воинство народное, бросив оземь и дубье, и топоры, и пищали с огненным боем. А за ними пали ниц и жёны их, и дети малые, чистые сердцем, и старики, и нищие убогие, будто поражённые все громом Небесным, не смея поднять головы свои от земли. Вздохнула единым тяжким вздохом толпа, подчиняясь слову Божьему, и установилась на государевом дворе тишина.

Но, как оказалось, не один Сильвестр не убоялся гнева народного, не один он сохранил присутствие духа в той опасности смертной, что столь грозно нависла над юным царём и близкими его. Толпа ещё стояла на коленях, страшась пошевелиться и ожидая себе кары неминуемой с Небес, как выкатились, неведомо откуда взявшись, две пушечки лёгкие, одна от левого, другая от правого крыла дворца, а при них пушкари-молодцы с фитилями зажжёнными, а впереди пушкарей двое юношей статных с ликом архангельским, со взором начальственным, как две капли воды похожие друг на друга, — говорили потом, молодые стольники царские братья Алексей да Данила Адашевы[26], из костромских дворян.

Разом рявкнули пушечки, опалив дыханием своим смрадным оцепеневшую толпу. Просвистели ядра калёные над склонёнными ниц головами. Грохнуло где-то там, позади всех, взметнулась до небес земля, резанул в ушах чей-то отчаянный женский крик — и побежали люди московские с царёва двора вон, крестясь, и падая, и вопя, и топча тех, кто замешкался у них на пути. А вдогонку им из лесов окрестных вырвалась со свистом и гиканьем верховая стража царская, и пошли нагайки и плети хлестать по спинам и головам, и много потоптанных и побитых было в той обеспамятовавшей от ужаса толпе, и гнали её слуги царские вплоть до самой заставы Калужской, всё более свирепея при виде беспомощности людской и мстя им за недавний свой позор и страх.

И получаса не прошло, как улеглись все страсти и волнения, как вновь воцарились повсюду мир, и полуденный зной, и сонная тишина. И если бы не трупы затоптанных, валявшиеся то здесь, то там в дорожной пыли, да подбросанные колья и топоры, да поваленный в иных местах дворцовый тын — никому бы и в голову не могло прийти, что только что здесь вопила, и буйствовала, и крушила всё подряд разъярённая толпа...

Тихо скрипнула дверь царской опочивальни, и на пороге её в мягких сапожках и коротенькой собольей душегреечке появился юноша, почти отрок — худой, нескладный, бледный, ещё безусый, с трясущимися губами, с прядью потных волос, прилипших ко лбу. То и был Иван IV, царь и великий князь московский, и владимирский, и тверской, и смоленский, и черниговский, и иных многих славных земель и стран самодержец и государь.

   — У-ушли? — чуть-чуть заикаясь и озираясь по сторонам, спросил он, обращаясь к невзрачного вида человеку в лиловой поповской рясе, стоявшему у подслеповатого, забранного слюдой окна. Кроме этого попа да ещё двух рынд с топориками на плечах, застывших в молчании у царских дверей, в большой, полутёмной горнице, примыкавшей к опочивальне, не было никого. Куда подевались, куда попрятались бесчисленные слуги царские, как посмели они бросить государя своего в такой беде — это ещё предстояло узнать тем, кому по должности положено было то знать. Многим, многим нерадивым рабам его, царя московского, висеть сегодня же вечером на крюке в Пытошной избе, многим, многим из них проклинать под бичом палача тот день и час, когда имели они, горемычные, несчастье появиться на Божий свет...