Иван Грозный

   — Нужен, Иване, нужен! Вспомни, как рыдали, как прощались мы с тобой всего час назад, не чая избавления себе... О, как страшен был рёв безумной толпы! Господи, как страшен... И вдруг — тишина! И будто и не было ничего... Как же могло такое статься без воли Её, Заступницы нашей Небесной? Она, она послала нам этого попа, а мы отвергнем его? Ты царь, Иван. Ты великий царь! И не мне в простоте моей советовать тебе... Но я люблю тебя, Иван! И не разум, а сердце моё женское, сердце вещее говорит мне: поп тот послан спасти нас обоих. Иване, Иване, покорись воле Божьей! Приблизь попа, возьми его в совет. Чует моё сердце — много ещё добра принесёт он тебе...

   — Приблизь! Легко сказать — приблизь... А кто допустит его ко мне? Даже если мы с тобой этого захотим? Не прорваться, не пробиться ему, худородному, сквозь бояр моих. Вытолкают они его взашей: куда-де ты, невежа, затесался? Кто тебя, кутья прокисшая, здесь ждал?.. Да тот же дядя Михаил, князь Глинский. Сама знаешь... Да и твои братья Захарьины...

   — Дяде твоему, Иван, теперь конец. Больше подле тебя ему не быть. Пусть Бога благодарит, что хоть живой-то остался, что ноги унёс подобру-поздорову. А мои... А мои пока ещё в силу не вошли, чтобы перечить нам с тобой. Не только твоя — и моя воля пока ещё для них закон... Да, Господи, о чём мы говорим?! Ты царь, Иван! И всё в державе твоей — твоё. Одно твоё слово — и покатилась с плеч любая голова, хоть Глинских, хоть Захарьиных, хоть Челядниных, хоть кого ещё... Забудь! Забудь, наконец, о детских страхах своих, о смутьянах и властолюбцах, измывавшихся над тобой, сиротой, столько лет... Теперь ты царь! Ты наместник Бога на земле! И слово твоё равно слову Его, и воля твоя — это воля Его! И да покорится ей всякий человек...

   — Не могу... Не могу я, Настенька, забыть! Ни о чём не могу забыть. Даже когда я с тобой. Всё чудится мне где-то там, за спиной, некто чёрный, страшный, с ножом либо кистенём. И рука его уже занесена надо мной, и никуда мне ни убежать, ни спрятаться от него, и он — моя смерть...

   — Иване, Иване — я знаю! Знаю! Но это пройдёт, Иван! Я знаю — пройдёт! Я жизнью своею отмолю у Владычицы нашей Небесной покой душе твоей, и избавление от страхов твоих. А людей, кто страшит тебя, кто напоминает тебе о горьких днях сиротства твоего, прогони. Прогони, Иван! Кончилось их время. Прочь! В поместья отдалённые, в города украинные — прочь! Новых позови, новых набери, Иван. Новых, чистых душою, не запятнанных перед тобой ничем. Преданных тебе, готовых дело делать вместе с тобой, — думаешь, нет таких вокруг тебя? Есть, Иван. Только оглянись...

   — И первого — попа?

   — Да, Иван. И первого — его...

Буен, горяч был великий государь и в отрочестве, и в ранней юности своей! Много злых, греховных дел успел он совершить, многих людей обидел, несмотря на юный возраст свой. И от разврата тёмного, потаённого не уберегли его наставники царские, и от вина хмельного не сумели удержать, и от скоморошества, и от игры в зернь, и от других многих постыдных, неподобающих чести его забав. А вот женился государь — и стал меняться на глазах...

Нет-нет! И людей, бывало, ещё травили медведями на царском дворе одной потехи ради. И боярина почтенного, седовласого, служившего ещё отцу его, случалось, царь иной раз насильно напоит допьяна, а потом его же и срамит, и потешается над ним. И девкам дворцовым всё ещё опасно было попадаться ему на глаза: схватит иную, стиснет, и тут же в чулан, и не закричишь тогда, не позовёшь на помощь никого — царь!.. Но уже стали примечать ближние люди, что куда как реже случались теперь вспышки беспричинного гнева царского, и речь, и взор его смягчился, и поступь его стала наливаться державной тяжестью и силой, и в дела мало-помалу начал царь вникать, и не по чужой подсказке, а сам, по одной лишь охоте своей, как то и подобало истинному самодержцу. И ревность к Богу, к молитве истовой, и чтению душеспасительному вдруг проснулась в царе, и многие церкви новые повелел он заложить, и в Троице-Сергиев монастырь пешком ходил он на богомолье с юной царицею своею, даром что и месяца со дня их свадьбы не прошло, и молился там, и постился, и с братией беседовал о Боге, о душе, о жизни нашей бренной лёгкому сну подобной...

А всё она! Она, лебедь белая, она, красавица наша Анастасия Романовна, ангел Божий во плоти, заступница всех скорбящих и обиженных, всех убогих и покинутых... Она любовью, и лаской, и кротостью своею ангельской растопила сердце царя, уже успевшее ожесточиться во дни горькой юности его, во дни смуты, и мятежа, и нестроения великого на Руси. Она улыбкой своею светлой и речью приветливой укротила буйный нрав и свирепые порывы его. Она вселила в сердце царственного супруга своего терпение державное, и помыслы высокие, и снисхождение к рабам его... Молитесь, православные, во здравие благоверной царицы нашей Анастасии! Да ниспошлёт Господь ей мир, и по, кой, и долгую счастливую жизнь в радости и тишине. Молитесь! Ибо, пока жива она, живы и мы...