Иван Грозный

— Такие люди есть… — продолжал Шибанов. — Им все давай, а они ничего… И все им мало, и все они всем завидуют, у всех добро считают: кто што имеет, кто чем богат… В чужих руках ломоть велик, а как нам достанется — мало покажется. Не люблю таких!.. Не двадцать, а сто лет такой просидит в приказе и постоянно будет нищ и незнатен.

— Ладно, Вася, не мудрствуй! Молод еще ты Бог с ним! Это он так, спьяну… — похлопав по плечу Шибанова, засмеялся Иван Ивановича. — Человек он хороший. Всякие, Вася, люди бывают. Князь его знает.

— Иван Васильевич, батюшка наш государь, полюбил моего князя Андрея Михайловича, как родного. За што? За верную, непорочную службу, за усердие в делах царевых… Царь видит, кто и чего стоит… — не унимался Шибанов.

— Полно, Василий! — угрюмо возразил ему Иван Колымет. — Не верь государевой дружбе! Близ царя — близ смерти! Видал ли ты его? Молод ты еще, дите, разбираться в наших делах.

— Нет, близко царя я не видывал…

— То-то и есть. Всего три десятка с четырьмя годов ему, а зверь-зверем! Вот каков он! Глаза большие, насквозь глядят в человека… Пиявит! Ласковости никакой! Морщины… нос огромадный, крючком, будто у ястреба… Зубы волчьи — большие, белые… С таким страшно в одной горнице сидеть, а ты толкуешь о дружбе…

— Андрей Михайлович говорит о царе, будто он лицом зело лепый… И статен, и голосом сладкозвучен… «Всем бы хорош наш батюшка царь, — говорит Андрей Михайлович, — токмо властию прельстился, бояр ни во что ставит и князей перед всем народом унизил… Не к добру то!»

— А што ж и я тебе говорю! Разве народу жизнь при таком?.. — приблизившись своим лицом вплотную к лицу Шибанова, прошептал Колымет. — Не верти! Твой князь не такой, как ты думаешь. Полно тебе морочить нас. Не скрывай. Не любит он царя. Да и за што его любить?

— Народу от его лютости — гибель! — прорычал из угла Гаврило Кайсаров. — А Курбский — наш! Наш князь!

Василий Шибанов поднялся с места, красный, возбужденный.

— Грех порочить государя! Уймитесь! Народ его, батюшку, любит… Народ за него Богу молится, да не по внушению приставов, а по влечению сердца… Да и песни про царя сложены добрые, сердечные… Народ все обижают: и бояре, и князья, и того больше дворяне, пристава, волостели, целовальники… И князя моего не порочьте! Не надо. Прямой он.

— Он прямой, но токмо не с царем. Не любит он новин, — то я знаю, — недовольным голосом сказал Иван Колымет. — Ты, Вася, мало знаешь.

— Истинно так!.. Когда царь ввел в суды «излюбленных старост», кто больше всех ворчал тогда?! Твой князь да матушка Владимира Андреевича — Евфросиния.

Колымет весело рассмеялся. Захихикали и остальные его гости.

— Не знаю… — растерянно произнес Шибанов. — Малый человек я. Недавно и на службе у князя.

Шибанов встал, поклонился всем:

— Бог вам в помощь!.. Прощайте! А князю Андрею Михайловичу я о вас доложу. Он не откажет.

После его ухода Колымет и Кайсаров, потирая руки, весело рассмеялись:

— Как малое дите — Вася! Сам Курбский хорошо знает, што нам с ним по дороге!.. И просить за нас нечего. Дело и без того решенное. Эх, Вася, Вася! Птенец! Простофиля ты!

— Послушал бы, как «честит» царя Курбский в хоромах Владимира Андреевича. Он тоже был против наследования Дмитрием-царевичем престола в дни болезни царя… И с Вассианом Патрикеевым не он ли был в согласии? Вчера князь Андрей прямо от царя ходил тайком к Владимиру Андреевичу под видом монаха…

— Э-эх, кабы Иван Васильевич Богу душу отдал, да на престол Владимира Андреевича бы возвести — вот бы жизнь-то у нас получилась! — закатив мечтательно глаза, произнес Кайсаров. — В те поры и батюшка Сильвестр в вельможах бы остался, и Адашев…

— И Колычевы бы власть великую имели, а теперь Никиту на войне кто-то из своих же убил, а других — кого в темницу, кого казнили… Курбский поклялся вчера отомстить за них, — шепотом на ухо Кайсарову сказал Иван Колымет. — Обождите, еще все изменится… все повернется не туда, куда царь тянет… Есть тайное дело у меня. Всех его злодеев, льстецов и прихлебателей мы еще на плаху потащим… Сам я возьму в руки топор и головы начну им рубить… Вот как!.. Обождите.

Иван Колымет заставил поклясться Кайсарова и Нефедова, что они сохранят в тайне все, о чем он им скажет. Оба поклялись Богом, что будут хранить его слова в глубокой тайне.

Колымет сообщил шепотом: как ни охраняли пристава польско-литовских послов, а все же пан Вишневецкий, родственник бежавшего в Литву воеводы, удосужился передать ему кисет с деньгами для раздачи государевым служилым людям, имеющим мысль бежать в Литву, да и на Курбского он же намекал, чтоб те люди придерживались его. А один из них, Козлов, перешедший в польское подданство, из наших же, — он тоже был в посольстве, — и вовсе о выдаче королю нашего царя речь вел. Как токмо сам царь в поход пойдет… никто помехи чинить не будет, и Челяднин тоже. Люди свои. А царь, как слышно, собирается сам вести войско в Ливонию… Выждем год-два, а дождемся… Спасибо королевскому великому посольству — большое дело сделали!

В дверь постучали.