Иван Грозный

Колымет испуганно перекрестился: кто там? Вошел стрелецкий десятник Меркурий Невклюдов. Помолившись на иконы, он поздоровался со всеми.

— Давно не видались… Мороз, гляди, загнал?

— Нет, Иван Иванович, не мороз, а тоска-кручина.

— Што такое, дружок?

— Нелегко мне опальных в пыточную избу таскать… Душа болит. Воин я, да током сердце мое слабое… Жаль мне всех!.. Глазыньки бы мои не глядели на лютость царскую!..

— Ладно. Садись. Вот… пей!..

— Бог спасет, Иван Иванович. Благодарствую! За твое здоровьице и за упокой Григория Лукьяныча!

— Вот еще дьявол появился! Откуда наш царек Малюту выкопал? — спросил Кайсаров.

— Басманов будто во дворец его ввел… — ответил Колымет.

— Сукин сын! Какой страх на всех нагнал. Собаки — и те притихли… боятся лаять… хвосты поджали.

— Обожди, еще хуже будет, — угрюмо сказал стрелец Невклюдов. — Слыхал я — особый полк государь собирает… из дворян-головорезов… Клятвы с них будут брать, штоб от отца и матери отрекались… Окромя царя, никого штоб не признавали…

— Неужто правда? — в страхе воскликнул Колымет и Кайсаров.

— Правда.

Глава 5

Поздно вечером освободился от работы в литейной яме на Пушечном дворе пушкарь Андрей Чохов. Вышел на волю, вобрал в себя всей грудью свежий воздух. Так хорошо кругом! Словно ему, именно ему, мигнула вон та маленькая звездочка, что высоко-высоко в небе над оснеженным Кремлем. Да что говорить! Где найдешь, в какой стране, город лучше Москвы?! А Кремль? Его три белые стены — словно волнистые ступени, устланные зеленоватым, изумрудным ковром — полосами лунного света, и восходят те ступени вверх, к золоченым главам соборов, и дальше к небу.

Андрей помолился на сияющий в вышине крест и айда на усадьбу Печатного двора! Там маленький бревенчатый домик, а в том домике она, Охима. Двадцать семь лет! Такому дородному, веселому парню, как он, Андрей, не грешно иметь и зазнобу… Не первый ведь день той любви. Правда, был долго в разлуке, в походах, но любовь побеждает года…

Ночь хоть ветрена, но месячна, идти легко, легко и весело. Перешел Неглинку-реку и на холм взобрался. Вот она, диковинная хоромина Печатного двора, и расписные ворота его. Татарин-воротник — друг. Пропустил без ворчанья. «Селям алейкум!» — «Алейкум селям!»

Пробрался по сугробам в дальний угол двора к заветному домику.

— Холодно. Уф! — сказал Андрей, остановившись на пороге и отряхивая с себя снег. — Вот уж истинно: пришел Федул — ветер подул! Не серчай, что поздно.

— Буде, Федулище! Где пропадаешь? — усмехнулась Охима.

— Сёдни день святого Федула, к тому и говорю. Не серчай. Об эту пору постоянно ветры дуют. Старики пророчат: к урожаю-де. Врут или правда — не ведаю.

— Да ты садись. Полно болтать.

— Постой, — отстранил он ее. — Не торопись. Дай Богу помолиться. Видать, понапрасну тебя крестили. Была ты язычницею, ею и осталась.

Помолившись, Андрей смиренно опустил голову.

— Добрый вечер, сударыня!

Охима встала со скамьи и низко поклонилась Андрею.

Облобызались.

— Ох, матушка моя, великие дела у нас творятся… — располагаясь за столом, произнес Андрей. — Любовь — любовью, а дело свое требует.

— А ты нынче чего запоздал?

— То-то и оно. Работа!.. Хоть ночуй на Пушечном. Большое государево дело.

— Какое?

Андрей наклонился к ней:

— Молчи. Никому не говори. Государева тайна.

И совсем шепотом добавил:

— Пушки для кораблей куем, новые, широкодульные…

— Для кораблей?!

— Чего же ты удивляешься? Нарву, чай, брали не ради того, чтобы в воду глядеть. Плавать надо. Слыхала, поди: топят наши корабли… Вон к твоему же хозяину, к Ивану Федорову, станки из Дании везли заморские, а немецкие либо литовские разбойники потопили их. Пушки нам надобны малые, но убоистые… Нынче у нас на дворе сам батюшка государь Иван Васильевич был. Доброю похвалою нас пожаловал… Чего же ты сидишь? Аль нечем угостить, аль гость не люб тебе?

Ой, юница-молодица,
Подавай живой водицы!

Охима с улыбкой засуетилась, слушая парня. Поставила кувшин с брагой да чашу с грибами солеными, другую с капустой квашеной, чеснок накрошила, хлеба нарезала.

— У нас с тобой истинно княжеский пир, — сказал Андрей, потирая от удовольствия руки, и зачастил вполголоса:

Рябой кот блины пек,
Косой заяц нанес яиц,
Вывел детей — косых чертей…

Охима обняла парня, крепко поцеловала, раскраснелась:

— Ах ты, мой бубень-бубенок! Все бы тебе прибаутошничать.

К пиршеству приступили с молитвою. За стол сели чинно. Наливая третью чарку, Андрей, совсем повеселевший, играя глазами, тихо запел:

Как по сеням, сеничкам,
По частым переходичкам,
Тут и ходила-гуляла
Молодая боярыня,
Приходила, пригуляла
Ко кроваточке лисовою,
Ко перинушке пуховою…