Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

Никита сидел один в горнице, когда к нему подошла Анна и, упав на колени, проговорила:

- Батюшка мой родимый, отпусти меня из дому: надумала я уйти от суетной жизни в монастырь, замаливать грехи свои... Незачем мне больше жить в моем терему, коли Игнатий изменником царю и родине стал...

Горькие слезы проливала она, говоря это.

Испуганная ее плачем и причитаниями, выбежала из своей комнаты Феоктиста Ивановна.

- Что ты, доченька? Что ты, неразумная? Бог с тобою, сердешная! Можно ли так говорить, милая?!

Еще настойчивее после слов матери стала проситься в монастырь плачущая Анна.

Никита Васильевич сидел молча, безучастно глядя на жену и дочь. Все рушилось, все гибнет: его многолетняя, честная служба царю, и его семейный уют, и надежда на тихий отдых в старости после службы. Куда идти? К кому обратиться? Да и что он будет говорить? О чем?!

В такие трудные для царя, для отечества дни - измена! Что можно придумать позорнее, преступнее, грешнее этого? Сам бы он, Никита, теперь попадись ему в руки Игнатий, убил его из пищали, либо стащил в застенок для страшных мучений. За измену родине - все дозволено, все священно, и богу угодно. Игнатий Хвостов - Иуда?! Так ли это? Может ли это быть?

Как во сне, слышит Никита Васильевич голос дочери: "отпусти, отпусти!" и плач жены.

Вдруг он вскочил и, хлопнув изо всей силы рукой по столу, закричал диким, чужим голосом:

- Нет совести у вас! Молчите!.. Не шумите!.. Прочь! Вы только о себе! Себялюбцы!

Мать и дочь в испуге скрылись на свою половину. Никогда Феоктисте Ивановне не приходилось слышать такого крика от мужа.

- Чего ревете?! - продолжал кричать Никита. - Может быть, попусту болтают... Гляди, ничего и нет!.. А вы ревете!

В это время на дворе появился верховой.

Никита затрясся, увидев его.

- Собирайся, Никита Васильевич, государь тебя требует, - проговорил, не слезая с коня, знакомый Годунову стрелецкий начальник кремлевской стражи Анисов.

- Ладно. Обожди, - глухо ответил Никита.

Опять вбежали в горницу мать и дочь, вцепились в Никиту Васильевича: "Не пустим! Не пустим!"

- Глупые, отстаньте! - стараясь сохранять спокойствие, проговорил Никита. Вырвался из их рук и быстро пошел во двор. Вскоре он поскакал на коне рядом с Анисовым в Кремль.

Обе женщины, плача, стали на колени перед иконами.

Герасиму в Разрядном приказе объявили: те рубежи, на которых он стоял, заняты шведами; наиболее угрожаемыми ныне границами стали поселки на севере, у Колы, Печенги, на Мурмане, - туда и надо перенести его сторожевую службу. Дали время съездить за женой и дочерью в Новгород, где он их оставил, и разрешили поселиться пока в Холмогорах, до особого наказа разряда.

Герасим с этими вестями зашел к Охиме. По обычаю, обнялись и поцеловались. Она очень обрадовалась тому, что и Герасим едет туда же, где теперь находятся ее Андрей с сыном.

- Увидитесь... Расскажи ему о моей жизни... о Москве... Отвезешь ему и сыну рубахи, я сшила им... Вот обрадуется Андрей-то!

Слушая ее речи, Герасим вздохнул:

- Тяжело, матушка, насиженное место покидать. Все пропало там у меня. Жена и дочь остались - и то слава богу! Поеду за ними в Новгород. Повезу с собой.

- Полно, батюшка Герасим Антонович, вези ты их в Москву, да у нас пускай пока и поживут. Дом у нас в полтора житья*. Хватит всем места. Дом новый, теплый, печка с трубой.

_______________

* С одной комнатой наверху.

- А и дочка у меня хороша! - рассмеялся Герасим. - К шестнадцати уж ей. Невеста! Звать Наталья. Девка - любо-дорого смотреть.

- А у нас и жених ей найдется! - рассмеялась Охима, покраснев до ушей. - Садись-ка! Пообедаем. Соскучилась я тут одна. Богу в Успеньев собор хожу молиться, только и всего. Молюсь об Андрее да о Митьке. Долго что-то они там сидят. Беспокоюсь я.

- Вишь, и меня с моими робятами, порубежниками, туда же усылают. Видать, - большое государево дело там. А враги, сама знаешь, - где у нас что-либо прибыльно, туда и лезут. Вот на Печенгу дацкие люди разбойным обычаем напали. Мало им тех земель на Балтийском море, что государь им отдал. Полезли, как волки, и на север, к Ледовому морю. Не зря нас посылают туда, чтоб то море оберегать. Насмотрелся я на наших соседей. Да и свейский король тоже: зоб полон, а глаза голодны. Много обид нам причинил он. Ну да ладно, - сколько ни дуйся клещ, а всё одно отвалится. Потерпим, а там будет видно...

Охима поставила на стол в кувшинах сусло, налила в чашки гороховую похлебку, нарезала хлеба, грибов соленых подала. Помолившись, оба сели за стол.

- Да, родная Охимушка, течет жизнь в постоянной тревоге. Не помню я, когда ночью бы меня не будили. Не помню, чтобы и коня наготове постоянно не держал я. Служба на рубеже, как порох близ огня. Беспокойно. Параша и то со мной ходила на бой. Все было! Время такое. Каждый жаждет покоя, отдыха, истомились по счастью, - ан по-нашему-то и не выходит!

Охима рассмеялась:

- Вот и Андрей мой... Начнешь ему что-нибудь говорить, а он: "Время теперь такое! Потерпи! Изменится..."