Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

- Что, батюшка Борис Федорович, "только"?..

Тяжело вздохнув, Годунов тихо сказал:

- Опасный человек - царевич Иван! Молчи, никому ни слова! Больная в нем душа, мятежная... Жаль мне его, но того более жаль Русь! Страшно, Мария! Что будет - ни один пророк не разгадает! Чудится - худое! Вот почему я и о Малюте вспомнил. С ним было царю спокойнее.

Мария Григорьевна набожно перекрестилась.

- Не убивайся! Не пугай меня! Бог не оставит государя, да и землю нашу в обиду не даст...

- Молчи, Мария! Ты не знаешь. Молнии уже начали сверкать, скоро и гром грянет...

У Марии на глазах выступили слезы.

- Какое горестное время! - тихо промолвила она. - Не знаешь, как жить, как думать.

Поднялся с шумом со своей скамьи Борис.

- Нет. Я не допущу! Осмелюсь бить челом царю... Совет ему дам. Пускай казнит меня, но молчать не буду.

Иван Васильевич всю ночь читал присланную ему с Афона книгу объемистая книга, в кожаном переплете с большими медными застежками, с крупной печатью, обрамленной красными рамками на листах.

Мудрец Диоген говорил: "только тот истинно свободен, кто всегда готов умереть". Он писал персидскому царю: "Ты не можешь сделать истинно свободных людей рабами, как не можешь поработить рыбу. Если ты и возьмешь их в плен, они не будут раболепствовать перед тобой. А если они умрут в плену у тебя, то какая тебе прибыль от того, что ты забрал их в плен?"

Прочитав это, Иван Васильевич, словно отмахиваясь от каких-то невидимых призраков, попятился назад к божнице, перед которой в чашах горело масло. Он тяжело дышал, в страхе озираясь по сторонам. Лицо его перекосилось, словно от скрытой боли.

- Кто же они у меня?! Где они?!

Внезапно в голову ему ударило:

- Иван! Царевич!

Несколько времени он стоял посредине комнаты в оцепенении, ошеломленный нахлынувшими на него мыслями:

- Он не покорится!.. "Ты не можешь сделать истинно свободных людей рабами, как не можешь поработить рыбу"... Иван... сын мой... подобен той рыбе...

Он хмуро осмотрелся кругом и, взяв посох, с силой ударил им об пол:

- Заставлю раболепствовать! Лжет Диоген! Порабощают только истинно свободных людей... Рабов порабощать нечего... Всех заставлю покориться мне! Сын мой, Иван, им не указ, сломлю и его демонскую спесь... Истреблю гордыню!..

И вдруг, зашатавшись, царь дико закричал:

- Истреблю!

И упал в беспамятстве на пол. На губах его выступила пена.

Погода изменилась.

Темные, холодные облака медленно плыли в вышине. Ветер пронизывал до костей. Стало чувствительнее приближение зимы. Иногда падали редкие, быстро таявшие снежинки.

Улицы и площади обезлюдели; тощие псы, шатаясь, бродили, поджав хвосты и прячась между ларьков, на площадях и в подворотнях посадских домишек.

Почернела Москва-река, берега ее опустели, только вороньё копалось у рыбачьих шалашей в кучах рыбных очистков.

Похожий на громадный монастырь со множеством колоколен и церковных глав, Кремль потемнел, притих.

На самом краю кремлевских угодий, недалеко от Боровицких ворот, у низенького домика князя Ивана Сицкого приютился юродивый, по прозванию Большой Колпак. Грязный, в лохмотьях, едва прикрывавших его тощее худое тело, он сидел на камне и говорил что-то громко, нараспев, обратив глаза к небу.

О чем его слова - трудно разобрать, но много в них горечи, смешанной с гневом. Окружавший его народ всяко истолковывает его речи: кто-то сказал, что блаженненький предсказывает новое нашествие крымцев на Москву. Глубоко запало в душу москвитянина пережитое десять лет тому назад несчастие, обрушившееся на стольный град Москву. Крымский хан Девлет-Гирей, вооружив своих улусников, стотысячной ордой неожиданно напал на ее окраины, предав их грабежу и огню. В десяти местах со всех сторон крымцы подожгли тогда и самый город. Не забудешь вовеки, как из края в край охватило бушующее море огня любимую столицу. А проклятый хан Девлет-Гирей любовался с Воробьевых гор на кучи дымящихся головешек на пространстве тридцати верст. Страшно даже вспоминать об этом!

- Ох ты, святой причетник! Да говори же толком, о чем горюет твое сердце? Опасаешься ли чего? Аль уж стряслось горе какое?! Молви по-человечьи...

Но напрасно люди добивались смысла от бормотанья и восклицаний старца - ничего он не говорил ясно, но губы его дрожали, будто в испуге, большой колпак с его головы свалился наземь; обнажилась безволосая голова в болячках; по щекам юродивого катились горючие слезы...

Вдруг послышался конский топот; все оглянулись и увидели скачущих к дому князя Сицкого всадников.

Юродивый засмеялся, указывая пальцем на них:

- Вот они!.. Вот они! - забормотал он.

Толпа расступилась. Всадники спешились, окружив юродивого.

- По государеву указу, блаженный старичок, жалуй с нами... Во дворец, в Александрову слободу, приказано доставить тебя, пред светлые очи батюшки государя Ивана Васильевича.

Юродивый поднял колпак, надел его и сказал:

- Того я и ждал, чтоб с царем видеться: правду охота сказать ему... правду мужицкую... Дай мне своего коня, - обратился он к близ стоящему всаднику, - ты иди, а я поеду!..