Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

- Государь, правда ли, что ты сватов за море посылаешь?

Царь недовольно поморщился. Лицо его, освещенное лунным светом, казалось царице бледным, каким-то чужим, холодным.

- Кто посмел тебе об этом сказать? - строго спросил царь.

- Брат мой, Афанасий...

- На дыбу его, болтуна!.. - недовольно проворчал Иван Васильевич.

- За что, государь, коли это правда?!

- Дело то государственное, посольское! Оное в тайне должно хранить, даже от царицы. А вот Афонька длинноязыцый проговорился... Хмельной, гляди, был?

- Нет, государь, не хмельной. И не за что его на дыбу, батюшка Иван Васильевич. А коли то правда, как же я-то буду? - тихо, спокойно спросила Мария.

- Обожди печаловаться.. Послал я Писемского за море по своему, государеву, делу, зело важному. Не нужна мне заморская жена, которую я и не видывал, но проверю я дружбу королевны аглицкой... Надобно знать - один я буду воевать или в союзе с Англией?

Хотела царица спросить государя о черничке, да побоялась разгневать его и, к тому же, не особенно это волновало ее.

- Много думала я, великий государь, о том, богу много молилась. Позволь мне молвить слово: делай, батюшка, как то тебе угодно. Твое дело большое, мое - малое. Твоя дорога тоже великая, моя - крохотная тропиночка... Бог с тобой!

Иван Васильевич тяжело вздохнул:

- Не говори так, царица. Не умаляй своего царского сана. Недостойно. И ты и я идем по одной дороге. Ты - кроткая, разумная, - это пригоже, да только знай меру. Я ищу помощи себе. Может быть, рука неисповедимого умножит благость свою к нам, русским людям, ущедрит нас новыми милостями, может быть, вознесется время мое выше прежних времен, но теперь мне тяжело, Мария! Тяжело видеть страдания твои, тяжело смотреть и на горькую долю моего царства. Три десятка лет добивался я моря, но так и не добился его. Оно - чужое теперь. Вырвали его из рук моих.

Мария слышала, - в каком волнении говорит это царь. Голос его дрожал, слова наталкивались одно на другое, и ей неизмеримо жаль стало царя.

Она взяла его руку и поцеловала.

- Прости, государь, коли я досаждаю тебе. Глупая я.

Иван Васильевич склонился, поцеловал ее.

- Нет, ты не глупая. Я не взял бы тебя в жены, коли ты была бы такая. Ты почуяла грех во мне. Да, я грешен перед тобою. Но ты уже поняла: государь лиха тебе не желает, он ждет дите от тебя. Прости меня, коли я тебя огорчил! Знай, все будет так, как господь укажет. Афоньку гони прочь от себя, - беспутный он питуха!

Царь снова поцеловал Марию и, помолившись на иконы, вышел из царицыной опочивальни.

Царевич Федор Иванович в саду около своих палат слушал, как бродячий монах играл ему на гуслях духовные стихиры. Дрожащим, старческим голосом гусляр пел:

Возливайте, избранные,

В сердца свои божий страх,

Загремит труба небесна,

И по дальним сторонам,

По безлюдным островам,

Со слезным со рыданием

Зрю аз ужас превеликий...

Ирина, сидя на скамье с рукодельем на коленях, в почтительном молчании смотрела на мужа, лицо которого, молитвенно устремленное ввысь, выражало блаженное, неземное торжество.

Этого странника привел к царевичу ее брат, Борис Федорович. Зная набожность Федора Ивановича, Годунов старается угодить ему певцами, гуслярами, сказочниками, каликами перехожими.

Теплый летний вечер; тишина, все заполнившая кругом в кремлевских угодьях, располагала к мирному отдыху, к покою и тихой радости. Только ласточки, с визгом проносившиеся над дворцовыми садами, нарушали благоговейную тишину. Да и то, их нежные, пискливые голоса не мешали общему покою и довольству, но как бы дополняли красоту этого вечера.

Калитка вдруг скрипнула, и в сад вошел царь Иван Васильевич, а с ним - Богдан Бельский, Никита Романович и Федор Федорович Нагой, отец государыни.

Иван Васильевич остановился, увидав царевича, сидевшего около монаха, с усмешкой на лице он покачал головою, вздохнул:

- К мокрому теленку и муха льнет. - Кто это ему постоянно подсылает убогих старцев?

Подойдя ближе к Ирине, вскочившей при появлении царя, он спросил ее строго:

- Кто привел этого старца?

- Борис Федорович... - тихо ответила она, опустив голову.

Иван Васильевич нахмурился, подозрительно посмотрел в лицо Ирины. А затем, обратившись к ближним вельможам, произнес:

- Чего ради ее братец так печется о моем царевиче? Не нравятся мне сии душеполезные заботы его.

Федор, очнувшись от своего молитвенного забытья, медленно поднялся, подошел к отцу.

- Добро пожаловать, батюшка государь!

- Феодор! Беда навалилась на меня, - опять у тебя гнусный бродяга чей-то! Берегись! Дальше будь от них!

- Слушаю, батюшка государь, - тихо проговорил царевич.

- Пришел я проведать тебя да побеседовать с тобою о делах, как отец, государь твой.

- Что же, батюшка, побеседуем... - смиренно кивнул головою Федор.

- Слыхал ли, что в Сибирь я отправляю войско под началом князя Быховского?

- Нет, батюшка государь, не слыхивал...

- А знаешь ли ты, что сибирский царек не платит нам положенной дани?

- Не слыхивал и того.

Царь грустно усмехнулся.

- Кому уж, как не тебе, то бы знать должно?!