Иван Кондарев

Берегу патроны, для него их днем с огнем не сыщешь. Они у меня особенные, — ответил Янул, и в это время внизу, вдоль линии, раздался громкий выстрел из карабина и затрещала револьверная стрельба. Разъезд уже исчез за курганом.

— Наши им наподдали? Ух-ха! — закричал паренек, размахивая шашкой.

— Офицер выстрелил из револьвера. Тот, на лошади, догнал их, в него стреляли, — авторитетно сказал Янул, гордившийся своим старым винчестером, экспроприированным прошлой ночью у учителя в Яковцах.

— Раз появился разъезд, значит, за ним идут войска. Теперь держитесь! Нас ждет бой.

— Смотрите, смотрите, как наши наступают! Сегодня же займем казармы. Солдаты как увидят, куда дело клонится, присоединятся к нам.

Те, кто был ближе всего к вокзалу, кричали:

— Да здравствует рабоче-крестьянское правительство! Солдаты, не стреляйте в своих братьев! Арестуйте офицеров и шкуродеров!

— На железнодорожной линии есть наши товарищи. Пошли разбирать ее! Вы трое — за мной, остальным быть на своих местах, — сказал командир, брат яковского кузнеца, и приготовился было уже идти, но в это время за полосой целины, где начиналось заросшее сорняком кукурузное поле, послышались сердитые голоса и конский топот. Из кукурузы вышло несколько повстанцев, они вели двух солдат. Один из повстанцев, в форме железнодорожника, с обрезом на плече, прихрамывая, вел под уздцы двух кавалерийских лошадей.

— Эй, смотрите, Гарибалдев! Гарибалдев, браво! — восторженно закричал кто-то.

— Захватили дозор! — сказал командир и, пригибаясь, хотя в этом не было необходимости, поскольку они находились за высокой насыпью, пошел им навстречу. Следом за ним поднялись еще несколько человек.

Позади разоруженных солдат шли Сана и Анастасий. Карабины пленников висели у них за плечами, сабли были на седлах. Один из кавалеристов, светловолос ый и высокий, с маленькими синими глазами, шел понурив голову и, словно сам себе, упорно твердил:

— Ведь я давал присягу, меня же отдадут под суд. Отпустите меня. Ротмистр у нас очень строгий. У меня жена, дети…

— И я давал присягу, я тоже был солдатом. Иди, скотина! Наемником стал, против народа пошел, — рычал за его спиной Сана.

Второй солдат молчал. Это был плотный, здоровенный детина, он искоса поглядывал на повстанцев, пряча в уголках своих мясистых губ конфузливую и в то же время злую усмешку. За подсумок его зацепился лист кукурузы. Лошади беспокойно переступали с ноги на ногу и размахивали своими короткими хвостами, отгоняя мух.

Яковчане сгрудились возле пленных солдат. Смотрели на них молча, с состраданием и бросали жадные взгляды на карабины и гранаты на поясе у Саны.

Светловолосый солдат неохотно рассказывал, что этим утром их эскадрон погрузили в железнодорожный эшелон и отправили из соседнего города в К. У первой же станции их выгрузили и послали в разведку, поскольку были сведения, что у вокзала идет бой… За ними движется пехотная рота. Все отпуска, которые были обещаны в эти дни солдатам для полевых работ, отменены.

Сана хотел поскорее отправить их в город. Вооруженный пастушьим посохом и револьвером, яковчанин просил дать ему один из карабинов. Солдат уговаривали перейти на их сторону. Светловолосый робко разглядывал повстанцев, неопределенно качал головой, второй солдат по-прежнему молчал и усмехался.

Им приказали отстегнуть подсумки, обыскали карманы. Гарибалдев взял у Саны ручную гранату и повел пленных по проселочной дороге к городу, но впереди показалась желтая пролетка, запряженная гнедой лошадью. В пролетке Кондарев возился с пулеметом, стараясь удержать его. На козлах с Грынчаровым сидел высокий парень в фуражке, а за пролеткой нестройными колоннами торопливо шли только что прибывшие из Ралева и Долчи повстанцы, вооруженные захваченными у себя в общине берданками, охотничьими ружьями и кольями. Человек десять молодых парней вели за собой ватагу ребят, которые тащили кувшины с водой. Между ними сновал совсем маленький мальчик с дерюжкой через плечо и сумочкой. Серая косматая собачонка, не отставая от хозяина, с важным и заинтересованным видом трусила по колее, высунув язык.