Иван Кондарев

— Вооружим только тех, кто служил в армии. В полицейском участке еще есть ружья, их и отдадут им! Грынчаров, ступай с ними. Пускай направляются к Звыничевскому лугу, — сказал Кондарев.

Янков не сводил с него глаз. В черных потертых галифе, желтых сапогах с высокими голенищами, плотно облегавшими его немного кривые ноги, с маузером и патронташем на поясе, стягивающем куртку, Кондарев не выпускал изо рта сигарету, но не зажигал, видимо просто забыв о ней, поглощенный схемой, лежавшей на столе, и своими мыслями. Из-под фуражки, которую он не снимал, по вискам стекали струйки пота. Время от времени он прислушивался к телефонным разговорам. Все в нем дрожало от напряжения, каждый мускул лица отражал внутреннее состояние… Вид его вызывал у Янкова страх. «Мы много мудрили, и они, отстранив нас, все взяли в свои руки. Но верит ли он в победу? Все верят, верит и народ… Стекается сюда с песнями, как на свадьбу… Я обманулся или же он такой наивный?… Сельский учителишка, на которого никто не обращал особого внимания, руководит революцией, убийца равнирытского кмета… и я у него помощником… Для него я оппортунист… Неужто это и есть наш новый курс?.. Да, эти люди, с которыми мы не могли договориться, сумели договориться с Коминтерном и оказались лучшими революционерами, чем мы».

Он поймал себя на том, что начинает восхищаться Кондаревым. Он не хотел поддаваться этому чувству и признаваться даже самому себе в том, что ошибался. Между ним и Кондаревым лежала пропасть. Эти люди не были воспитаны в клубах — они пришли с фронта, с войны, испытав голод и холод, пришли из самой гущи жизни и несли в себе заряд ее неумолимой силы. Но он не мог их принять, поверить в правоту их мысли, ни тем более задержать ход событий. А ему хотелось верить, хотелось слиться с этим опьяненным битвой народом, говорить с ним, зажигать его, разжигая и свою собственную веру. Он начал бояться телефона — ему хотелось, чтоб этот радостный гам, эти песни продолжались в городе до бесконечности, без выстрелов, пулеметных очередей, крови, чтоб пожить иллюзией, будто так происходит повсюду, по всей стране. То, о чем он мечтал с юных лет, самое прекрасное, самое смелое, что наполняло радостью всю его жизнь, рвалось из глубины сердца и мучило его, потому что он не мог отдаться ему целиком. Он говорил себе: «Будь что будет, но я не изменю, не уйду от судьбы», хотя и не мог осознать, кто заставляет его ставить на карту свое будущее и безопасность своей семьи.

Время летело, и он удивился, когда стенные часы в кабинете пробили половину десятого. Он спрашивал себя, что сделано за эти часы, прибыли ли остальные отряды из сел и что происходит в городе. Ему казалось, что все несется куда-то, увлекая за собой и его: порядок навести невозможно… Еще слышались одиночные выстрелы, но сам город затих, и эта тишина, которая прежде радовала его, теперь начала тревожить. Почему военные не предпринимают никаких действий, чего они ждут? Не мог он себе ясно представить, и что происходит в селах, — отправленные утром на лошадях связные еще не вернулись.

— Бай Петр, ты будешь комендантом города. Оставайся у телефона и распоряжайся по своему разумению. Мы идем формировать ударную роту. Ванчовский не отдаст пулемет, придется мне самому идти к нему… Я — пулеметчик. Боюсь, как бы они его не повредили. Заодно проверю, перерезана ли линия. — Кондарев увел с собой Грынчарова и Сан дева. Янков принялся разглядывать оставленный на столе план действий, испещренный красным карандашом, но тут зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Снизу приближается поезд с двумя вагонами солдат, — хрипло сообщил кто-то.

— Кто говорит? — спросил Янков.

— Тинко Донев. Янков, это ты?

— Как ты узнал?

— Прибыл связной и сообщил нам. Звоню из полицейского участка. Мы тут с Саной — бай Ради и еще несколько человек. Ждем, пока вы подошлете еще людей — встретить их как полагается.

Янков тут же сбежал вниз и послал одного из постовых догнать Кондарева. Когда он снова поднялся наверх, стенные часы начали бить десять, и в ту же минуту отчаянно зазвонил, словно подпрыгивая, телефон.

— Говорите с окружным начальником, — сказала телефонистка, и он услышал звучный баритон.

— Позовите околийского начальника, — нетерпеливо и нервно настаивал голос.

Янков собрался с силами и уверенно сказал:

— Нет здесь никакого околийского начальника! Тут — революционный комитет города К. У телефона я, Петр Янков.

— Ах, так? — Последовала короткая пауза. Затем баритон продолжал учтиво, но строго: — Господин Янков, как можно скорее передайте власть ее законным представителям и положите конец этой глупости. Ведь это безумие — бороться против законного правительства. Повсюду в округе тишина и спокойствие. Опомнитесь, пока не поздно!

— Я лучше вас знаю, что происходит, не пытайтесь ввести меня в заблуждение. Народ поднялся повсюду, чтобы отнять узурпированную вами власть. Вся околия в наших руках, и солдаты гарнизона уже сдаются. Не я, а вы уберетесь с вашего поста! — закричал Янков.