Читаем Иван Крылов полностью

Процитировав строки басни «Сочинитель и Разбойник», Греч тем самым связал её персонажа с Вольтером. Пройти мимо такого очевидного политического демарша Вяземский не мог: нельзя, уверял он, отдавать «преимущество разбойнику перед сочинителем». Патриотизм Вяземского не позволил ему спокойно смотреть на антипросветительские тенденции в баснях Крылова: «Не рано ли у нас смеяться над философами и теми, которые читают, выписывают, справляются, как указано в басне».

Судя по тому, что суждения, подобные позиции Вяземского, имеют место быть и в наши дни, к его фразе напрашивается вопросительный знак. Кстати, французский перевод басни Крылова, появившийся в Париже в 1823 году, вызвал полемику во французской критике. Она тоже увидела в Сочинителе намёк на Вольтера. И что же Крылов?

В ответ на упреки французской критики он… стал отрицать применение его басни к Вольтеру и говорил, что «и в голове у него не было» «метить в Вольтера». Из осторожности не решился отстаивать свою антипросветительскую позицию. Хотя и продолжал заявлять её в других своих баснях: в уже упомянутой «Огородник и Философ», в басне «Свинья», где невежда Свинья подрывала корни Дуба, чтоб свалить его и достать желудей, в басне «Червонец», в которой пояснял мораль в её первых строках:

Полезно ль просвещенье?Полезно, слова нет о том.Но просвещением зовёмМы часто роскоши прельщеньеИ даже нравов развращенье.

Вместо государства Благоразумия, о создании которого писали просветители, понимал Крылов, в результате совершённой революции, у которой обнаружился разрушительный характер, стали появляться государственные структуры ещё большего угнетения человека. Другими словами, реальная жизнь опровергла идеи просветителей. Возникли резонные вопросы о роли просвещения, науки и книжного знания, о смысле человеческой деятельности и о путях к благополучию и процветанию человечества помимо революции.

Парадоксально, что на эти великие, серьёзные и глубокие вопросы, вставшие перед некогда радикальным Крыловым, литератор стал отвечать не в жанре «высоком» – эпической поэмы, трагедии или философской оды, а в жанре «низком» – басни. Тем самым явив миру истину, что нет жанров высоких и низких.

Первой басней, прикоснувшейся к этой философско-социальной и нравственной проблематике, стала «Лягушки, просящие Царя» (1808). Мораль, имеющая философское толкование причин кризиса просветительской мысли, оказалась следующей: умозрительные идеи, оторванные от жизненного опыта, пагубны и всегда готовы обернуться злом и бедствиями.

В развитие размышлений Крылова появилась басня «Безбожники» (1813), в которую Крылов вложил мысль, что нарушение естественного исторического процесса, «очарованность» умозрительными теориями «мнимых мудрецов», призывающих к разрушению, к разрыву с традицией и историчесаким опытом, с привычными формами правления и государственного устройства, гибельны. Таков был своеобразный итог-приговор баснописца наполеоновской эпохе.

Нет, Крылов не отрицает пользы разума. Он учит различать идеи ложные и истинные, бесполезные и полезные, мёртвые и живые, безнравственные и нравственные. Значение идей, будь то в науке, политике, культуре, как и разума вообще, не следует ни преувеличивать, ни приуменьшать. Крылов утверждает: своеволие человеческой мысли искажает понятие о просвещении, науке и оборачивается «безумием», гибельным для людей. «Дерзкий ум», навязывающий свою волю другим, совершает насилие, которое в конечном итоге становится злом.

Мораль басни, имеющая опять же философское толкование: мысль, зовущая к новым, более совершенным общественным отношениям, – благо, но она должна поверяться реальностью повседневной жизни.

Тут уместно будет упомянуть любопытную запись, которую оставил в записной книжке Николай Иванович Гнедич.

Но прежде, забегая немного вперёд, несколько слов о самом создателе русской «Илиады». Судьба сведёт Крылова и Гнедича, как говорится, ближе некуда. Они будут коллегами по службе в Императорской Публичной библиотеке. Станут жить – так получится, потому что обоим будет положено служебное жильё, – в одном доме, и квартиры их окажутся расположенными точь-в-точь одна под другой. Всем было известно, что одна и та же лестница мимо квартиры Крылова на втором этаже вела наверх, в квартиру Гнедича на третьем. Живя по соседству, два переводчика, можно их и так назвать, иностранной словесности на русский, два поэта, два ярких собеседника подружатся, хотя Николай Иванович был на 15 лет младше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Валентин Пикуль
Валентин Пикуль

Валентин Саввич Пикуль считал себя счастливым человеком: тринадцатилетним мальчишкой тушил «зажигалки» в блокадном Ленинграде — не помер от голода. Через год попал в Соловецкую школу юнг; в пятнадцать назначен командиром боевого поста на эсминце «Грозный». Прошел войну — не погиб. На Северном флоте стал на первые свои боевые вахты, которые и нес, но уже за письменным столом, всю жизнь, пока не упал на недо-писанную страницу главного своего романа — «Сталинград».Каким был Пикуль — человек, писатель, друг, — тепло и доверительно рассказывает его жена и соратница. На протяжении всей их совместной жизни она заносила наиболее интересные события и наблюдения в дневник, благодаря которому теперь можно прочитать, как создавались крупнейшие романы последнего десятилетия жизни писателя. Этим жизнеописание Валентина Пикуля и ценно.

Антонина Ильинична Пикуль

Биографии и Мемуары
Былое и думы
Былое и думы

Писатель, мыслитель, революционер, ученый, публицист, основатель русского бесцензурного книгопечатания, родоначальник политической эмиграции в России Александр Иванович Герцен (Искандер) почти шестнадцать лет работал над своим главным произведением – автобиографическим романом «Былое и думы». Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались… там-сям остановленные мысли из дум». Но в действительности, Герцен, проявив художественное дарование, глубину мысли, тонкий психологический анализ, создал настоящую энциклопедию, отражающую быт, нравы, общественную, литературную и политическую жизнь России середины ХIХ века.Роман «Былое и думы» – зеркало жизни человека и общества, – признан шедевром мировой мемуарной литературы.В книгу вошли избранные главы из романа.

Александр Иванович Герцен , Владимир Львович Гопман

Биографии и Мемуары / Публицистика / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза