Иван Крылов

Когда из Греции вон выгнали богов
И по мирянам их делить поместья стали,
Кому-то и Парнас тогда отмежевали;
Хозяин новый стал пасти на нём Ослов.

Басня об Ослах, которые возомнили себя богами и музами, и хозяину по этой причине пришлось загнать их в хлев. Но свои ощущения на сей счёт выразила Российская академия. Да-да, Российская академия наук, основанная в 1773 году под председательством Е. Р. Дашковой. Княгиня, за которой утвердилась слава просвещённой женщины, друга философов Дидро и Вольтера, к этому времени отошла от академических дел. Последние годы своей жизни Екатерина Малая работала над мемуарами. (Они были изданы только в 1859 году Александром Герценом.)

Академия же к началу XIX века стала, если следовать официальной окрашенности стилистики речи, оплотом приверженцев классицизма, недоброжелательно относившихся к новым веяниям общественной и литературной жизни. Как же приверженцы классицизма отреагировали на басню «Парнас»?

Ознакомившись с ней в 1808 году, «шишковисты» в марте следующего, 1809 года, когда И. А. Дмитревский предложил принять Крылова в Российскую академию, забаллотировали его кандидатуру. Против неё голосовали тринадцать академиков, за – только два. Страсти буквально кипели. Представить атмосферу, в какой бежали дни той поры в литературном сообществе, позволят несколько строк из письма К. Н. Батюшкова Н. И. Гнедичу (1 ноября1809 года):

«Ещё два слова: любить отечество должно. Кто не любит его, тот изверг. Но можно ли любить невежество? Можно ли любить нравы, обычаи, от которых мы отдалены веками и, что ещё более, целым веком просвещения? Зачем же эти усердные маратели выхваляют всё старое?.. Но поверь мне, что эти патриоты, жалкие декламаторы не любят или не умеют любить русской земли. Имею право сказать это, и всякий пусть скажет, кто добровольно хотел принести жизнь на жертву отечеству… Да дело не о том: Глинка называет “Вестник” свой “Русским”, как будто пишет в Китае для миссионеров или пекинского архимандрита. Другие, а их тысячи, жужжат, нашёптывают: русское, русское, русское… а я потерял вовсе терпение!»

Батюшков злится, грустит. Ему не столько смешно, сколько досадно. У него от чтения иных русских произведений смех сквозь слёзы, сказали бы мы сегодня. А Батюшков говорит иначе: это всё равно что «читать пряники Долгорукова»[37].

Скандал разгорелся ещё сильней, когда К. Н. Батюшков, поклонник крыловской поэзии, обидевшись за баснописца, написал большую сатиру на современную русскую литературу. Сочинил и в незаконченном виде послал Гнедичу в Петербург. Тот прочитал сатиру в салоне Олениных, где она вызвала всеобщий восторг. Так как сатира не предназначалась для печати, Оленин сделал несколько списков с неё и пустил по рукам. В чрезвычайно быстрое время распространилась она по всему Петербургу, а чуть позже – и по Москве.

В конце 1809 года имя молодого поэта Батюшкова появилось у всех на устах. Повод для безмерной поляризации в обществе был найден. Одни встали на сторону автора сатиры. Другие рьяно ополчились на него. Сатира называлась «Видение на брегах Леты». Начинается она так:

Вчера, Бобровым усыплённый,
Я спал и видел чудный сон!..

Сон и впрямь сказочный: все современные поэты («Фебовы дети») внезапно попадают в царство мёртвых. Собираются они возле одной из девяти рек (согласно мифологии) – возле Леты, реки забвения… И «на брегах» Леты над ними вершится суд. Вестник богов Гермес (Эрмий), прославленные поэты прошлого и «божественная» река решают: кто из современных писателей достоин бессмертия. Через это испытание Батюшков пропускает и архаистов (шишковистов) и новаторов (карамзинистов). В итоге оказывается, что разные по своим направлениям и литературным симпатиям поэты заслуживают забвения: и «шишковисты» («с Невы поэты росски»), и эпигоны Карамзина («лица новы из белокаменной Москвы»). Среди них А. Ф. Мерзляков (поэт, критик, профессор Московского университета), Д. И. Языков («безъерный»), П. И. Шаликов («пастушок»), С. С. Бобров («виноносный гений») и женщины-поэты («Сафы русские»).