Иван Тургенев и евреи

За два дня до нашего отъезда Тургенев предложил мне пойти вместе с ним в театр. Мы опоздали, поэтому возле нас не было публики. Протянув руку через маленькое проволочное окошечко, Иван Сергеевич получил два билета и, сосчитав сдачу, сказал мне, что кассир обсчитал себя. И вот рука снова протянулась в окошечко, и начались переговоры по этому поводу, в эту самую минуту к кассе подошел господин в богатом бархатном плаще, в цилиндре, такого громадного роста, что даже Тургенев был на полголовы ниже его. Подождав несколько секунд, этот господин без всякой церемонии схватил согнувшегося у окошечка Тургенева и оттолкнул его, протягивая свою руку в окошечко. Надо было видеть, что произошло с нашим Тургеневым: он выпрямился и, не говоря ни слова, со всего размаха ударил кулаком в грудь джентльмена в бархатном плаще так сильно, что тот отшатнулся назад. Я думал, что произойдет ужасная сцена, но, к удивлению моему, громадный джентльмен осклабил свои белые зубы и молча глядел на Тургенева, который, укоряя его в невежестве, торопливо достал из кармана свою карточку со своим адресом и сунул ему в руку, после чего мы удалились смотреть сценическое представление. «Завтра явится к вам секундант от этого господина», – сказал я Тургеневу, когда мы возвращались домой. «Не бойтесь, не явится, англичанину пока не дашь в зубы, до тех пор он не уважает вас. Вот этот джентльмен, по всему видно, из самого высшего круга, поверьте, уважает теперь меня за то, что я ему дал сдачи» [И.С.Т.-ВВСОВ. Т.2. С. 22–24].

Заканчивая на этом эпизоде представление высказываний «европеуса» Тургенева о западных европейцах, еще раз подчеркнем, что пятидесятилетняя «тургеневская эпоха» – это

время роста и становления национального самосознания, <когда>, соответственно, и личностное самоопределение происходило в том числе посредством национальной самоидентификации – через противопоставление инонациональному. «Свое», как правило, ближе «чужого», и, при всем критическом относительно русских реалий пафосе тургеневского творчества, при всем его последовательном и убежденном западничестве, он ощущал себя и был русским человеком и именно в качестве такового воспринимался западноевропейскими друзьями [РЕБЕЛЬ Г. (IV)].