Иван Тургенев и евреи

– будучи одним из самых наблюдательных и остро чувствующих знаковые приметы времени писателей, в общем и целом избегал затрагивать еврейскую тематику. В его многочисленных художественных произведениях, столь насыщенных образами представителей различных европейских народов, евреи встречаются лишь в трех случаях: в рассказе «Конец Чертопханова» – это второстепенный персонаж (еврей Мошель Лейба); в повести «Несчастная» – ее главная героиня Сусанна и Гиршель – один из главных героев рассказа «Жид». Хотя на момент написания рассказа «Жид» (1846) русские евреи публично о себе еще не заявили на российской общественно-политической сцене, а потому проблема автоцензуры для русских писателей, касающихся еврейской темы, не стояла на повестке дня, Тургенев, однако,

уже прекрасно осознавал и «некорректность» названия, что показывает внимательное отношение писателя к словоупотреблению (жид – в речи рассказчика и еврей – в речи генерала и самого Гиршеля), и то, что изображаемый им герой – представитель угнетаемой нации, заслуживающей скорее сочувствие, чем порицания. В результате писатель вводит гуманного русского рассказчика (главного героя), который остается как бы непричастным к казни и даже выступает на стороне Гиршеля, несмотря на свое брезгливое к нему отношение. Тогда как ловит еврея и настаивает на огласке его преступления малоросс, а приговаривает к повешению генерал-немец [ФОМИНА. С. 103].

Таким образом, мы можем с полным основанием утверждать, что хотя Тургенева нельзя характеризовать как «юдофила», «сторонника» или «защитника» евреев, как, например, Джордж Элиот или польскую писательницу Элизу Ожешкоон, он явно сочувствовал страданиям, повсеместно унижаемого, лишенного основных гражданских прав народа.

В воспоминаниях о Тургеневе Н.А. Островской[422] есть такой эпизод: «Раз зашел разговор о евреях. “Предрассудок относительно их въедается в русских с детства, – сказал Тургенев, – да и не одних русских”[423]» [ВАЛЬДМАН. С. 123].

Нет никаких оснований усомниться в искренности Тургенева, который в письме одному из первых русско-еврейских писателей – Григорию Богрову, автору «Записок еврея», – см. [БОГРОВ], утверждал:

Не знаю, известно ли Вам, что я в течение всей своей жизни не только не имел никаких предубеждений против Вашего племени, но, напротив, всегда питал и питаю живое сочувствие к евреям – и прежде имел и теперь имею близких друзей между ними [ТУР-ПСП. Т. 33. Кн. 1. С. 219].

Поэтому вытеснение еврейской темы из сферы его литературной деятельности можно отнести исключительно за счет срабатывания «защитного механизма», побуждавшего его всячески уклоняться от постановки и обсуждения болезненного для всех европейских умов «еврейского вопроса». Этот механизм действовал как тот «славянский туман», на который, по словам Эдмона Гонкура однажды ссылался Тургенев, в разговоре про мысль о смерти[424]:

Ибо в известном смысле славянский туман – для нас благо… он укрывает нас от логики мысли, от необходимости идти до конца в выводах…[425]