Елизавета Фомина, в свою очередь, пишет по этому поводу, что:
После погромов в 1881–82 гг. <Тургенев> очень деликатно, с изъявлениями самых теплых чувств в адрес евреев, в ответ на их неоднократные просьбы отказывается написать статьи в их защиту. Большую роль тут сыграли его проблемы со здоровьем – Тургенев доживал свои последние месяцы. Однако в своих письмах он называет и другие причины, поясняющие мотивы его публичного поведения по отношению к еврейской проблеме в целом:
«…какой был бы из этого толк? – пишет он Колбасину. – Единственным средством к прекращению всех этих безобразий было бы громкое царское слово, которое народ услышал бы в церквах <на что с обычной смелостью и прямотою указала “Страна”)> но царское слово молчит, и что может значить отдельный голосок какой угодно интеллигенции? “Новое время” заплюет и уличит тебя в желании порисоваться или даже намекнет, что тебя евреи подкупили. Остается только краснеть (особенно здесь, в Европе), краснеть за себя, за свою родину, за свой народ – и молчать» [ТУР-ПССиП. Т. 13. Кн. 1. С. 268–269].
Как мы видим, в этом высказывании сочетаются и мысль о том, что, пока юдофобия поддерживается государством, интеллигенция бессильна, и опасение за свою репутацию <…>. Вместе с тем нельзя не признать, что отказом от печатных выступлений против погромов писатель косвенно становился причастным к той идеологии и политике, которых он не одобрял [ФОМИНА С. 111].
По мнению Галины Ребель: