Иван Тургенев и евреи

В майских редакционных статьях газеты «Страна», на которые ссылается Тургенев (и единомышленник Колбасин его прекрасно понимает, поэтому в письме нет подробностей), был не только дан анализ случившегося на юге России, но и прозвучал призыв к немедленному цивилизованному разрешению ситуации. «Последние погромы показывают, – говорилось в выпуске от 11 мая 1882 года, – что в известной части населения разнузданность дошла до полнейшего попрания закона. Дело при таких обстоятельствах идет не об интересах еврейства, а об интересах всего государства. Государство до того лишь крепко, пока в народе живет чувство легальности и уважение к закону, каков бы он ни был – худ или хорош. – Своеволие, против кого бы оно направлено ни было, не может быть терпимо в благоустроенном государстве»[454]. Единственное эффективное мирное средство немедленно пресечь бесчинства указано в публикации от 9 мая: «…для этого не неизбежно употребление военной силы, но самая необходимость обращаться к ней, в отдельных случаях, может быть устранена одним, совершенно мирным и действительно-самобытным способом, чистым народно-русским способом: произнесением слова державного, провозглашением человеколюбивых воззрений Главы государства»[455].

Вот эту точку зрения Тургенев и разделял, полагая, что в сложившейся ситуации, когда «царское слово молчит», никакого значения не может иметь «отдельный голосок какой угодно интеллигенции». Из этого ни в коей мере не следует, «что отказом от печатных выступлений против погромов писатель косвенно становился причастным к той идеологии и политике, которых он не одобрял», <как это утверждает Елизавета Фомина, – см. [ФОМИНА. С. 111]>. Он был причастен не к государственной политике и идеологии – а к своему отечеству, от которого в иные минуты, может быть, и хотел <…> но не мог отречься [РЕБЕЛЬ Г. (V). С. 34].

В целом обстановка в обществе в начале царствования Александра III уже была такой, что тяжело больной, испытывающий большие физические страдания И. Тургенев, не мог позволить себе выступить

с общественно-политическими заявлениями и публицистическими декларациями. К тому же на сей счет у него был отрицательный опыт. Даже вполне невинное обращение к русской публике поучаствовать в подписке на памятник Г. Флоберу вызвало по его адресу «ругательные статьи во всех газетах, град анонимных писем», где его называли «ярым западником», которого «обуял “рабский дух”», «ренегатом, дураком и публичной женщиной»[456] [РЕБЕЛЬ Г. (V). С. 20].

Александр Иванович Урусов[457], хороший знакомый Тургенева, писал по этому поводу в статье «Памятник Флоберу» (1881), – см. об этом в [ВЕНГЕРОВА]: