Иван Тургенев и евреи

Колыбель Ауэрбаха стояла в бедном деревенском домике, в Нордштеттене (он родился в 1812-м году); сызмала и со всех сторон, у домашнего очага, в школе, на улице, в лесах и долинах охватил его крестьянский быть. Работник его отца, добродушный Наги рассказывал ему, ходя за плугом, старинные сказки и легенды, пастух пел ему песни, сохраненные живым преданием, девушки повторяли их на сходках, за прялками и все это поэтическое богатство навсегда, неизгладимыми чертами западало в его сердце. Вместе с поэтическим даром, Ауэрбах унаследовал и ту остроту рассудка, ту отчетливую сообразительность, ту выносливую силу терпения – словом, те качества, который составляют отличительные признаки еврейской породы. Эти качества пришлись ему в пользу – сперва при изучении Талмуда (с двенадцатилетнего возраста его предназначали в звание раввина): он развил их потом еще сильнее, когда, будучи студентом в Мюнхене и Гейдельберге, променял свои прежние занятия на чисто спекулятивную философию. Поэт, и философ, и еврей в Ауэрбахе сказались в самом выборе первого его научного труда, и первого поэтического произведения: предметом того и другого было одно и тоже лицо, по духу и по происхождению близкое и как бы родственное Ауэрбаху: Спиноза. Полное издание сочинений великого еврейского мыслителя в немецком переводе и роман, озаглавленный его именем, появились единовременно в 1837 году. Последовавшие за тем романы: «Поэт и купец», «Милые люди», «Что такое счастье?» – хотя и доставили автору почетную известность в тогдашней германской литературы, но теперь могут интересовать нас только как свидетельство честного и добросовестного искания пути, соответствовавшего врожденным дарованьям. Путь этот открылся ему, наконец, дома, в тишине Шварцвальдских долин. С появления первого собрания «Деревенских рассказов» (в 1843 году Ауэрбаху минул 31 год), с появления этих рассказов, создавших литературный жанр, он уже знал свою цель – и шел к ней неуклонно. <…> Притом, то свойство его ума, которое направило его к изучению Спинозы, не покинуло его и в крестьянской избе, им посещенной и воспетой. Нарисовав поразительно верными, тонкими, хотя иногда несколько мелкими чертами свои фигуры, он иногда не отказывает себе в удовольствие пофилософствовать на их счет; со всем искусством опытного мастера обращает он внимание читателя на тайное их значение, на то символическое, которое лежит в основании всякой непосредственной жизни, и высказывается иногда в самых, по-видимому, незначительных словах и поступках… Рассказ у него иногда становится аллегорией. А потому и не удивительно, что он не мог надолго удовлетвориться воспроизведением тех простых человеческих отношений, той вечной истории любви, ее горестей и радостей, которым исключительно посвящены его первые рассказы: он стал постепенно вносить новейшие диссонансы, в патриархальную гармонию деревни. Он имел тем более права это сделать, что в наше время борьба великих интересов и вопросов, волнующих общество, проникает в сокровеннейшиe уголки. Обратившись к народу для излечения собственных недугов, он кончил тем, что открыл присутствие тех же недугов, под другими формами, в народе. Внимание художника стало останавливаться преимущественно на тех лицах избранного им мира, которые сами вовлекаются в ту борьбу, подпадают под неотразимое влияние общественных вопросов.

…Бертольд Ауэрбах в полном расцвете жизни и сил – и он не отступит от борьбы, в которой видит свое призвание. Пускай же он подарить своей земле и всему читающему свету еще много созданий, в которых высокая образованность, в соединении с ясным умом и поэтическим даром – дружно стремятся к посильному разрешению жизненных задач, завещанных нам всей протекшей историей европейского человечества! [ТУРГЕНЕВ-ВЕ. С. 7–10].