«Ивановский миф» и литература

Не надо в данном случае, справедливо усматривая односторонность, в показе места Иванова в жизни молодых поэтов, сваливать всю вину на критиков. Сами поэты часто подводили читателей к мысли об их особой преданности славному рабочему городу. Вспомним А. Лебедева, который, уезжая из Иванова, написал такие стихи:

Я рос на твоих заводах,
Учился держать зубило,
Впервые входил в работу,
Впервые вставал к тискам.
(… … … … … … … … … … … … … … … …)
Мне двадцать годов минуло:
Знамена багровых зарев
В осенний зовут поход,
И утро дымится сине —
Ты, зная заводского парня,
Билет выдаешь дорожный
И назначаешь на флот…
Мне, может быть, было жалко
Оставить тебя, товарищ,
Суровый рабочий город,
Взрастивший меня — бойца,
Но силу своей закалки,
Клянусь, не ослабила ярость
Зеленых морских буранов,
Тяжелых, как глыбы свинца.

(«Иваново», 1935)

Впоследствии легенда о героическом штурмане подводной лодки как заводском «парне из нашего города» будет закреплена в воспоминаниях, критических работах и прежде всего в ивановских материалах о Лебедеве[292].

Причем здесь не лишне сказать, что видение и прославление Иванова как одного из самых советских и партийных городов присутствует у ивановских «фронтовиков» на протяжении всего существования советской власти. Поэтические сборники В. Жукова 1960—80-х годов могут служить этому доказательством. Вот, например, стихотворение «Витязи революции». С искренним восторгом рассказывается здесь об ивановских коммунистах, которые всегда там, куда звала их партия. Они были частью великого государства, чья сила в идеологическом советском единстве:

Где тяжко, где жарко, забот не счесть, —
не надо спрашивать дважды:
«Ивановцы есть? Коммунисты есть?» —
откликнутся сразу:
— Конечно, есть!
А как же без нас-то, как же?

На основании вышесказанного можно сделать вывод, что «фронтовики» представляли собой насквозь политизированное поколение, берущее «под козырек» при словах «советское государство», «Сталин», «партия». Но почему же в таком случае они так непросто входили в литературу? Чем привлекло их творчество, например, «шестидесятников» и почему сегодня, пусть и не в массовом виде, интерес к нему остается? Общий ответ здесь может быть таким: со временем все отчетливей стал вырисовываться потаенный план жизни и творчества «фронтовиков».

Оказалось, что многое здесь, даже если брать начальный период, не укладывается в рамки «типичного героизма» 30—40-х годов. Героико-патетическое начало, пресловутая партийность творчества переплетается в их судьбе с трагическим мирочувствованием, приобретающим особо острые формы в конце века.

Впрочем, и в начале пути представление о трагедии этого поколения уже давало о себе знать.

Уже само «поколенческое» самосознание молодых поэтов второй половины 30-х годов было в какой-то мере вызовом «типовым» представлениям о времени. Поколение в их понимании — не отвлеченное представление о советской молодежи, а избранное эпохой живое братство молодых людей, готовых совершить предназначенное только им. И это предназначение они видели в спасении не только России, но и всего мира от коричневой чумы фашизма. При этом будущие «фронтовики» не только не исключали своей гибели, но акцентировали внимание на этом, вольно и невольно вступая в конфликт с массовой советской поэзией, с такими, например, стихами, печатавшимися в поэтическом сборнике «Оборона» (Л., 1940): «Реют соколы в лазури// безграничной вышины, // Ни туманы и ни бури // Им, отважным, не страшны». Или: «Нависли тяжелые, // Черные тучи, // И если фашисты // Навяжут войну, // Пойдем мы на битвы // И силой могучей // Врагов уничтожим, // Восславим страну». А теперь вспомним ключевые строки из программного стихотворения Н. Майорова «Мы»:

Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяниях,
В столбцах газет, в набросках на холсте…