«Ивановский миф» и литература

Таким изображено Иваново в очерках Нефедова «Наши фабрики и заводы», публиковавшихся в 1872 году в газете «Русские ведомости». (Публикация была прервана по цензурным соображениям.) И здесь, и в ранее написанных произведениях автор фиксирует межеумочность ивановского локуса, где в странном сочетании представлено село и город. «Это, — пишет Нефедов, — что-то в высокой степени смешанное и склеенное из крайне разнородных элементов…»[38].

Такая межеумочность ведет писателя к мысли, что Иваново — особое, гиблое место. Оборотная сторона русского Манчестера — чертово болото. (Так называется один из первых очерков Нефедова об Иванове. Название явно перекликается с «Тихим омутом» Рязанцева.) И здесь можно сделать вывод о том, что первые писатели Иванова вносят в «ивановский миф» своеобразную мистическую ноту, намекающую на трагическую судьбу своей малой родины.

Явно инфернальным, дьявольским началом отмечен у Нефедова основной топосный знак Иванова — фабрика. Особенно выразительно в этом плане начало очерка «Святки», где рисуются будни фабричного села. «Тишина и безлюдье полные! И тем ужаснее эти тишина и безлюдье, что их даже не освещает и не живит светлое небо. Черный дым фабрик заволок его своим непроглядным мраком и, как большая река в сильный ветер, волнующими струями… Мертвенность села напоминает суровое молчание дремучего леса, а свист паровиков, ужасающий грохот машин и какой-то не то стон, не то скрежет зубовный, по временам вырывающийся из всего этого металлического говора, — посвист лешего, те ужасы, которыми он пугает людей в своем лесном царстве…»[39]. Село — мертвый лес с посвистом лешего, фабрики. Какая-то новая страшная сказка. Но сказка без катарсиса, потому что в этом омертвевшем селе живое обречено на гибель, и чайка в нем, наклевавшись отравленной фабричными отходами рыбы, «печально крича и бессильно трепеща на светлом солнце серебристо-сизыми крыльями, стремглав падает из-под облаков в реку или в пруд — и тонет там, тщетно высвобождая красивую головку из речных захлестывающих наплывов…»[40].

Гибнет природа. А что же люди? Люди, как ни странно, живут и даже радуются, особенно тогда, когда после будней наступают праздники. И здесь снова Нефедов совпадает с Рязанцевым. В «Тихом омуте» действие происходит в праздник. В своих очерках «Святки», «Девичник» Нефедов «тайное тайных» в жизни обывателей села тоже пытается раскрыть в праздничный день.

Однако, как подчеркивает исследователь творчества первых ивановских писателей Н. В. Капустин, в данном случае «атмосфера праздника и веселья… лишь яснее оттеняет „мертвую“ будничную жизнь»[41].

Действительно, если исходить из внешних примет изображенных Нефедовым святок, то, кажется, все здесь нормально. Святки как святки. «Везде народ, везде жизнь! Серые армяки, полушубки и зипуны перемешались с суконными чуйками, с лисьими шубами и разноцветными женскими нарядами, — все запестрело и зарябило, отовсюду раздается говор, смех и громкие песни»[42]. Но чем дольше длится праздник, тем громче в его традиционную музыку врываются какие-то дьявольские звуки. «Стемнело. По селу везде засветились огни. Людской говор, звуки труб, бубна и гармоники сливаются вместе, и все это ревет и стоном стоит над фабричным селом. В ужас приходят от святочного гула богобоязливые люди…»[43].

Апофеоз праздника в «Святках», как и в «Тихом омуте», — кабак. Он также входит в набор основных топосных знаков «ивановского текста» Рязанцева и Нефедова.

Показательно, что кабак в их произведениях соседствует с церковью. Вернее, так: сначала — церковь, а потом уже — кабак. Причем церковь и священники изображаются здесь часто в откровенно сатирическом виде. Посещение церкви — это для ивановцев, скорее, внешний праздничный долг, чем внутренняя потребность. У Нефедова, например, в «Святках» присутствие церковной жизни в праздничном селе обозначено фигурой дьячка, который бежит через базарную площадь и так бурно проявляет свое рвение к службе, что даже забывает спрятать косички. Далее возникает фигура и самого батюшки в праздничной, на лисьем меху, рясе, с длинным жезлом в правой руке: «…Он медленно и величественно прошел широкой площадью, кипевшей и волновавшейся народными массами, легким наклонением головы отвечал на низкие поклоны прихожан»[44]. Дань церкви отдана. Читаем дальше. «Когда духовный чин весь прошел и скрылся в церкви, народ всколыхнулся и мало-помалу начал отливать с площади к трактирам и кабакам»[45].

Знаменательно само описание Нефедовым главного трактира в селе. «Многочисленные окна большого двухэтажного дома, стоящего на горе и известного в Данилове (под таким названием выступает в очерке село Иваново — Л. Т.) под именем „Коммерческого трактира“, горели светлыми, заманчивыми огнями; внутри, сквозь оконные рамы, виднелись мелькавшие фигуры и колыхались тени, слышались взрывы мужского хохота, густое рычание контрабаса и грохот барабана.

— Ого, как ревет! — говорил народ, валивший из разных мест к трактиру…»[46].