Иверский свет

облажались мы с тобой, аптекарша.

Аптекарша, аптекарша, аптекарша...

Аптекарша, дай мне забвение.

Возможно. Но тем не менее...

Излечимо ли человечество?

Смерть — причина или личина

неземной какой-то заразы?

Стойки лекарственных заказов

кружатся в наивном спиритизме.

И дрожат, недоступные для глаза,

паутинки радужные жизни.

от тебя протянуты в квартиры,

к обитателям краткого крова,

к постовому, к тому же Кроликову,

как бессонные лески рыболова.

Ослабела вдруг паутинка —

значит, в ком-то жизнь поутихла.

Ты встаешь, чью-то жизнь поправишь,

аптекарша, случайный мой товарищ...

Пахнет сеном, сушеной астрой,

буквы вышиты на халатике.

Ты к нам перевелась из-за астмы

из какой-то другой галактики.

И когда посетители последние

откачнутся, оставив кассу,

ты встаешь и в надрывном кашле

припадаешь к окошку милосердному,

видишь город, и утро серое,

и сквозь тучи, почти весенние,

откроется квадратик небосвода...

«Дайте аптекарше кислорода!»

Не понимать стихи — не грех,

«Еще бы, — говорю, — еще бы.

Христос не воскресал для всех.

Он воскресал для посвященных.

Чтоб стало достояньем веек,

гробница, опустев без тела,

как раковина иль орех, —

лишь посвященному гудела.

Нас посещает в срок —

уже не отшучусь —

не графоманство строк,

а графоманство чувств.

Когда ваш ум слезлив,

а совесть весела,

ищет какой-то слив

седьмого киселя.

Царит в душе твоей

любая дребедень, —

спешит канкан любвей,

как танец лебедей.

Но не любовь, а страсть

ведет болтанкой курс.

Не дай вам бог подпасть

под графоманство чувств.

Знай свое место, красивая рвань,

хиппи протеста!

В двери чуланные барабань,

знай свое место.

Я безобразить тебе запретил.

Пьешь мне в отместку.

Место твое меж икон и светил.

Знай свое место.

Е. IV.

Как заклинание псалма,

безумец, по полю несясь,

твердил он подпись из письма

"\Л/оЬиНтап5".

«Родной! Прошло осьмнадцать лет,

у нашей дочери — роман.

Сожги мой почерк и пакет.

С нами любовь. Вобюлиманс.

Р. 5. Не удался пасьянс».

Мелькнет трефовый силуэт

головки с буклями с боков.

И промахнется пистолет.

Вобюлиманс — С нами любовь.

Но жизнь идет наоборот.

Мигает с плахи Емельян.

И все Россия не поймет:

С нами любовь — Вобюлиманс.

РУКОПИСЬ

ВереСеверянин-Корснди

Подайте искристого

к баранине.

Подайте счет.

И для мисс —

цветы.

Подайте Игоря Северянина!

Приносят выцветшие листы.

Подайте родину

тому ревнителю,

что эти рукописи хранил.

Давно повывелись

в миру чернильницы

и нет лиловых

навзрыд

чернил.

Подайте позднюю

надежду памяти —

как консервированную сирень, —

где и поныне

блатные Бальмонты

поют над сумерком деревень.

Странна «поэзия российской пошлости»,

но нету повестей

печальней сих,

какими родина

платила пошлины

за вкус

Бакуниных и Толстых.

Поэт стареющий

в Териоках

на радость детям

дремал, как Вий

Лицо — в морщинах.

таких глубоких,

что, усмехаясь,

он мух

давил...

Поэт, спасибо

за юность тамину,

за чувство родины,

за розы в гроб,

за запоздалое подаяние,

за эту исповедь —

избави бог!

ЛЕСНАЯ МУЗЫКА

Пасечник нашего лета

вынет из шумного улья

соты, как будто кассеты

с музыкою июля.

Смилуйся, государыня скрипка,

и не казни красотою

мяты и царского скипетра

перед разлукой такою!

Смилуйся, государыня родина,

выполни самую малость,

пусть под жилыми коробками —

но чтобы людям осталась!

Смилуйся, государыня совесть,

спрячься на грудь мне как страус.

Пой сколько хочешь про Сольвейг,

но чтобы после осталась.

ШАБАШНИКИ

Я спустился с ними

чащобой девственной

вниз от пилорамы

верст на сто —

пилигримы места, времени и действия —

«где — когда — что?»

По святым местам

великого Ияима,

временем единственным,

данным нам,

рубят коровники

злые пилигримы —

так истосковались по святым делам)

По дороге пили,

подбивали башли.

Но остались срубы

сиять, как храм.

Чистота прикидывается

шабашником,

так истосковалась

по святым делам.

Мученик Серега

спозаранку бледен,

он по делу этому ветеран.

Перебрать по бревнышку

всю Россию бредит,

так истосковался по делам.

По пути прочистили

гибн/щее озеро.

Для души —

заплатит товарищ волк1

Шестеро паломников

дипломы бросили —

так образовался

«инженерский полк».

Что-то покосился

берег у Илима?

Скомкана полсотенная в плаще.

И уйдут

транзисторные пилигримы

с «Лунною сонатою»

на плече.

ИМЕНА

Да какой же ты русский,

раз не любишь стихи?!

Тебе люди — гнилушки,

а они — светляки.

Да какой же ты узкий,

если сердцем не брат

каждой песне нерусской,

где глаголы болят ...

Неужели с пеленок

не бывал ты влюблен

в родословный рифмовник

отчеств после имен?

Словно вздох миллионный

повенчал имена:

Марья Илларионовна,

Злата Юрьевна.

Ты, робея, окликнешь

из имен времена,

словно вызовешь Китеж

из глубин Ильменя.

Словно горе с надеждой

позовет из окна,

колокольно-нездешне:

Ольга Игоревна.

Эти святцы-поэмы

вслух слагала родня,

словно жемчуг семейный

завещав в имена.

Что за музыка стона

отразила судьбу

и семью, и историю

вывозить на горб/?

Словно в анестезии

от хрустального сна

имя — Анастасия

Константиновна...

Кто губами коснется

произнесть имена,

в том Россия проснется

от хрустального сна.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЗЕМНОМ ПРИТЯЖЕНИИ

Скоропортящиеся поэты!

Успейте сказать, пока помните это.

Рисуйте, художники, денно и нощно

руки напряженье под ноющей тяжестью ноши.

Снимайте, киношники, нощно и денно

паденье плодов в измерении том,

где, тяготы уравновесив, младенец

оттягивал чаши