Ивница

Линяли тополя. Закуривая, я обронил на присыпанный тополиным пухом окраек тротуара непогашенную спичку, пух вспыхнул легко и почти невидимо, как спирт. Синевато бегущее по тротуару жидкое пламя никому и ничему не угрожало – деревянных построек вблизи не было, но я забеспокоился: баловство с огнем, как говорят, до добра не доводит. Мог наметиться повод еще одной встречи с работниками милиции. Но быстро вспыхнувший пух так же быстро погас, никем не замеченный, даже милиционером, что проходил мимо меня возле газетного киоска. В киоске я купил книгу Василия Пескова «Шаги по росе», хотелось уединиться, где-то присесть, ознакомиться с книгой. Потянуло к Дону, к его высокому, обрывистому берегу. Присел я неподалеку от набитой прошлогодней листвой, забурьяненной яружины. Было тихо, и мне казалось, что я все время слышу багряный шелест хорошо памятной осени, что приютилась в некогда пораненном, иссеченном осколками лесу, в том лесу, что оглушил меня иволгами, что виделся – как на ладони – с высоко приподнятого, обрывистого берега. Виделась, белела шиферной крышей приютившая мой посох сторожка, она-то и напомнила мне об исписанных за ночь листках, которые я намеревался отослать провожавшей меня в давно задуманное путешествие, не равнодушной к моей окопной лихомани женщине. Листки были исписаны в присутствии хозяина сторожки, крепко спящего Митрофана Ильича. Вот они, эти листки, эти строки, что так и остались неотосланными.

…Итак, через двадцать один год – ты можешь себе представить? – я нахожусь как раз на том месте, на котором был вырыт мой, уже не первый и (не последний) блиндажик, и мне хочется рассказать тебе об одном случае из своей окопной жизни. Насколько помнится, при встречах с тобой, когда мне хотелось что-то поведать из своего окопного бытия, случай этот я старательно умалчивал. А сейчас я расскажу его, и расскажу все так, как было.

Стояла погожая, на редкость теплая осень. В это время в городе, в котором ты живешь, – я знаю, ты не любишь возвышенных слов, но я не найду другого слова, тем более, оно мне бесконечно дорого, – решалась судьба нашей Родины. Враг занял не только значительную часть советской, исконно русской земли, но он настойчиво, обманом и хитростью старался занять некоторые нестойкие сердца. Я тебе как-то говорил, что на войне я был командиром взвода, сначала противотанковых ружей, потом противотанковых пушек. Было у меня во взводе трое бойцов: Корсаков, Стрельцов и… запамятовал фамилию. Один был из-под Саратова, другой из Сибири, третий из-под Курска. Когда мы перед отправкой на фронт стояли под Саратовом, Корсакова навестила мать. Она попросила, чтоб мы «хотя бы на ночку» отпустили ей сына домой. Мы это сделали, отпустили. Он, как и многие из нас, был очень молод. Его испитое, с бескровными, солончаковыми губами лицо мне хорошо запомнилось. Он всегда был послушен и исполнителен. Стрельцов попал в мой взвод после. Я увидел его в то время, когда мы стояли как раз на месте той сторожки, в которой я сейчас нахожусь, сижу за дощатым самодельным столом и при свете керосиновой лампы пишу тебе настоящее послание. На вновь прибывшем рядовом Стрельцове свежо топорщилась не тронутая фронтовым потом гимнастерка. Было видно, что он еще не нюхал пороха, не сидел в окопах. Красивый был мальчик… Однажды, когда осень стала забрасывать наши окопы багряно-желтой листвой, Корсаков попросился сходить к Дону, чтоб осчастливить глубоко окопавшийся взвод кочаном капусты или похрустывающей на зубах, надерганной прямо из земли морковью.

– А с кем бы ты пошел?

– С кем угодно, могу сходить со Стрельцовым.

Стрельцова пускать мне не хотелось, я знал, что пойма Дона заминирована и на ней часто подрывались. Корсаков заметил, что я мнусь, ничего определенного не говорю, тогда он предложил другого бойца, того бойца, фамилию которого я запамятовал.

– Идите, но с вами пойдет старшина Капустин.

Старшина был участник финской войны, человек уже в годах, и я на него мог смело положиться.

Товарищи ушли на закате солнца. Долго не возвращались, а когда стемнело, вернулся один старшина. Я спросил старшину: а где другие бахчевники?

Последовал неопределенный ответ:

– Как-то разошлись…

Я встревожился. Тревога моя была небезосновательной, из моего взвода один боец дезертировал, и я был крепко предупрежден. Пришлось сказать старшине, чтоб он отправился снова на пойму и нашел бесследно исчезнувших товарищей.

Нашлись только шинели. Доложил командиру роты. Командир роты строго посмотрел на меня и приказал найти пропавших – живых или мертвых.

– Иначе, – сказал командир роты, – не возвращайся во взвод.