Из блокады (СИ)

— Ну и пусть, без меня у него не получится. Конденсатолы потому что, — заявил механик, и ещё раз повторил недавно услышанное и приглянувшееся ему слово. — Конденсатолы, вот!

— Для войны делали на совесть, — возразил Партизан. — Может, и получится.

Савка расстроился, но через пять минут по вагону раскатился его мощный, похожий на взрыкивания, храп. Уметь бы так! Понятно, не храпеть, а, несмотря ни на что, засыпать. Не умею, поэтому остаётся лишь завидовать и тихо беситься — теперь уснуть тем более не получится. Я достал из пачки новую сигаретку, хотя во рту и без того шершаво и сухо.

— Не спится? — Архип тоже закурил.

— Нет, — от смачного зевка у меня заломило челюсть. Савка раскатисто всхрапнул, и я снова позавидовал его умению выключаться. Вертишься, зажмуриваешь глаза, пока перед ними не начинают плясать разноцветные кляксы, всё впустую.

— И я не сплю. Мысли разные. Про «купол» думаю.

— Может, хватит бубнить, — заворчал Партизан. — Тот храпит, эти наговориться не могут! С ума сойти! Какую ночь выспаться не дают!

За окном сверкнуло, а через некоторое время приглушённо зарокотало.

— Наверное, где-то гроза? — предположил Архип.

— Хорошо, что где-то, — прозвучал раздражённый голос Лешего. — А то здесь и без грозы шумновато. Пойду я тоже в броневик, может, хоть там высплюсь. Разбалаболились всякие умники; житья от них не стало. Убивать пора.

— Не бухти, я, побольше твоего спать хочу, но не ворчу же, — сказал я. — Кто вам вчера-то мешал? Вместо того, чтобы пить с дикарями, да девчонок тискать, выспались бы.

— Олег, неправильно называть их дикарями, — заступился за чужаков профессор. — Если разобраться, так это не они, а мы, и есть эти самые дикари. Дмитрий, тот вообще, интереснейший человек.

— Это я и сам понял. Как его увидел, сразу понял. Говоришь, не дикари они? Ты бы знал, что эти не дикари вытворяли на поляне, как перед кровопивцем выделывались! До сих пор кишки от жути стынут!

— Олег, это всего лишь ритуал. Ты ходишь к отцу Алексею? Нет? А ты зайди. Увидишь и речитативы, и телодвижения разные. Значит, что, значит, всех его прихожан можно обзывать дикарями?

— Ты не путай, — ответил я. — Тут другое, тут религия.

— Вы, мужики, это, — рассердился Партизан, — вы бы, если без понятия, про нашу веру зря языками не чесали.

— Я не про веру, — заоправдывался я. — Мне-то, какое дело, кто во что верит? Ритуалы, они тоже разные. Кровавый крест на крыше — это нормально?

— Да ну вас! — Леший взял со стола недопитую бутылку. — Верьте во что хотите, а я в броневик. Прохвессор, у тебя, случайно, не осталось этих мятных сигареток?

— Зачем тебе? Говорил, что эта дрянь для интеллихентов и баб, никакого от неё толка. А твоя махорочка ядрёней, — изумился Архип, но протянул Лешему мятую пачку. Леший что-то пробурчал, но сигареты взял. Профессор продолжил:

— Красный крест, медицинский символ, ещё с тех времён. Как ты в нём ухитрился плохое увидеть? А что в шкуры одеваются, и копьями пользуются, это не от хорошей жизни. Скоро и мы такими станем. Или наши дети. А знаешь, у этих, как ты их назвал, дикарей очень любопытные взгляды на мир. Они гораздо лучше моих научных теорий объясняют, что происходит вокруг. Честно говоря, мои теории вообще ни черта не могут объяснить. Хочешь, расскажу?

— Валяй, — разрешил я, и, плюнув на окурок, бросил его на пол.

— Сейчас, пожалуй, и не разобраться, отчего это произошло, Дмитрий полагает, что виной всему стала радиация. Для деревенского мужичка, не заканчивавшего университетов, а из литературы осилившего пару детективов, вполне нормальное объяснение. Это мы с тобой понимаем, что не в радиации дело, или не только в ней. Ещё раз говорю: сейчас это не важно, а важно то, что лес сделался… ну, что-то вроде… как бы это… — Архип долго молчал, решаясь произнести вслух то, что напрочь не совпадало с его мировоззрением. — Разумный лес, вот! Разум этот не такой, как у меня, и не такой, как у тебя, или, скажем, Савки. Он как бы вовне. Вокруг. Везде. Почти, как по писаному: листик без его ведома не упадёт. Ну, ты знаешь. Это Мир и есть, а всё живое — лишь его кусочки. Они, как бы, сами по себе, но и частички целого. Чужаки это поняли, даже, научились говорить с Миром и немного управлять им. Они вписались в новую конструкцию под названием «лес». А мы не вписались. Живём в его теле, и за его счёт. Фактически, мы — паразиты.

— С чего ты взял, что лес мыслит? — сказал я. — Как-то это… наивно, что ли? Нет?