Из блокнота индолога

Пять строк на открытке Степняку символичны — они при всей их простоте и деловитости означали серьезный поворот в образе мыслей С. Ф. Ольденбурга и связанных с ним членов Студенческого научно-литературного общества. После его разгона они составили тесный кружок, так называемое «Братство», первоочередной задачей которого была «…признана борьба с самодержавием, как основным злом русской жизни, сводящим на нет все прогрессивное содержание»[16]. В этой по-юношески наивно сформулированной идее отразилась главная задача русской революционной демократии, осуществленная благодаря самоотверженной деятельности В. И. Ленина и руководимой им партии.

Сказанное выше далеко не исчерпывает то, что скрыто в этих пяти строках содержания открытки. Предстоит дальнейший поиск.

ПО СЛЕДАМ УЧИТЕЛЯ

За окнами, неплотно задернутыми шторами, давно уже сгустилась промозглая петроградская густая осенняя хмарь. Время от времени завывал ветер и бросал в окна морось. Внезапно в окно ударил мгновенный ярко-желтоватый свет, точь-в-точь как кусок шелка, который лет семь назад подарил ему далай-лама, и послышался грохот, похожий на раскаты грома. Гроза в конце октября в этих широтах?

Он взглянул на часы — 9 часов вечера… А громыхнуло и сверкнуло почти так же, как тогда, когда он сидел допоздна над рукописями по древнеиндийской философии в библиотеке махараджи Бенареса. Помнилось, то был гнетуще душный пасмурный день. Под вечер разразилась гроза, метавшая над Гангой и над полями за ней целые вереницы таких же лимонно-желтых ветвистых молний. С разъяренных небес лились потоки воды, от которых бежало все живое.

Он подумал о том, что на всякого, кому случится приехать в Бенарес, этот город, расположенный на берегу священной для индусов Ганги, набросит легчайшее покрывало своего обаяния.

Если захотите увидеть знаменитую реку, тогда встаньте пораньше, пока еще не забрезжил рассвет, и спешите на берег, к многочисленным гхатам, спускам, чьи крутые ступени подведут вас к зеркально-спокойному потоку могучей реки, рождающейся высоко в горах. Вы увидите многие десятки тысяч паломников, пришедших со всех концов Индии со своими бедами и горестями в надежде, что омовение в водах священной реки избавит их от житейских несчастий; знатоков священных книг и древних сказаний, астрологов, предсказателей судеб, лекарей, сидящих под зонтами и не отказывающих в своих советах за незначительную мзду. Однако славу центра великой мудрости еще со времен глубокой древности создали Бенаресу настоящие ученые, в совершенстве знающие санскрит, хранящие традиции знания Вед, священных книг индусов, и всей связанной с ними комментаторской литературы.

Вот почему сюда, в этот город, куда устремлялся каждый, жаждавший приобщиться к сокровищнице знаний, в октябре 1910 года приехал из России он, Федор Ипполитович Щербатской, профессор восточного факультета Санкт-Петербургского университета, индолог, уже завоевавший мировую известность, инициатор такого международного начинания, как «Библиотека Буддхика», член ряда научных обществ, знаток индийской культуры и философии. Его задача была ознакомиться с традиционной методикой изучения санскрита и возможностями ее использования в университетском образовании…

Он вспоминал об этой поездке как своего рода обете перед памятью своего учителя, основателя русской школы индологии, профессора Ивана Павловича Минаева. Щербатской закрыл Минаеву глаза в далекой Ницце. Туда загнала Ивана Павловича надежда избавиться от терзавшей его чахотки… Вспоминалось, как учитель то и дело обращался памятью к последней своей поездке в Индию и Бирму — уж очень больно отзывалось в его душе все, чему он был там свидетелем.

— Вы читали, Федя, роман Золя «Жерминаль»? Мне случилось прочесть его на обратном пути, пока шли до Суэца. Право же, я содрогнулся, закрыв последнюю страницу. Вот эту-то беду и несет Запад народам Азии, наследникам великих цивилизаций? Вот этот непосильный труд сотен тысяч ради кучки алчных нуворишей? И это Запад превозносит как свои щедрые дары Востоку?

Филиппики его прерывались приступом кашля, но отдышавшись, слабеющим голосом, который становился еле слышным, продолжал Иван Павлович свои рассказы о местах, где побывал, о людях, которых встречал, пока… пока не наступил тот миг, после которого уже ничего не бывает.