Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Эдди потер пальцы о громадный замурзанный простор своей грязной рубашки.

– Так, Сэндерсон, допрос окончен. Я рекомендую тебя к психиатрическому обследованию.

Эдди кивнул Майку. Майк вырубил магнитофон, навис над столом и нажал кнопку.

Открылась дверь, вошел вертухай.

– Отведите этого человека обратно в камеру, О’Коннер, – сказал Эдди.

О’Коннер жирен до чертиков, такой же, как Эдди. У него имелась юная дочка, учившаяся балету, а также она очень хорошо лепила. О’Коннер вытянул из кобуры пистолет, отщелкнул предохранитель, нажал на спуск и всадил пулю Эдди между глаз. Тот немного постоял, затем рухнул прямо перед собой. Следующие две пули раздробили череп Майку.

Сэндерсон встал.

– О’Коннер, зачем нам некоторых из них убивать? Почему мы не можем просто захватить их тела?

– Не знаю, – ответил О’Коннер. – Знает Источник.

О’Коннер вышел из комнаты и двинулся по коридору, а Сэндерсон последовал за ним.

– Сныксиколивскс, – сказал О’Коннер.

– Превиксклословчкккков, – ответил Сэндерсон.

ЭПИЛОГ

В тот миг президент СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ нагнулся погладить свою собаку. Пса звали Клайд. Клайд был старой дворнягой, но умный: умел приносить «Нью-Йорк таймс» или ссать на импозантную ногу импозантного конгрессмена через 15 секунд после данного сигнала. Замечательный старый пес. Его пускали в Овальный кабинет. Клайд и президент сидели там вместе одни, Охрана снаружи.

Президент нагнулся погладить Клайда. Тот завилял хвостом и подождал. Когда президент склонился пониже, Клайд, рыча, подпрыгнул; цапнул челюстями за яремную вену, промахнулся, зато оторвал левое ухо. Президент рухнул на ковер, держась рукой за левую сторону головы.

Снаружи прекратился дождь.

Клайд снова зарычал, прыгнул на президента, нащупал яремную вену, вырвал ее, и забил пурпурный фонтан вонючей крови. Президент поднялся. Хватаясь за горло одной рукой, доковылял до стола и свободной рукой сдвинул тайную панель – и на глазах у Клайда, сидевшего в северо-восточном углу Овального кабинета, президент нажал кнопку – красную кнопку, выпускавшую боеголовки.

Зачем он это сделал, он не знал. Может, знал Источник.

Президент СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ рухнул грудью на стол, а по всей земле твари космоса вернулись к себе в космос, и пауки начали ловить мух и сосать у них кровь, а кошки стали ловить птиц, собаки – гоняться за кошками, удавы – есть мышей и крыс, а ястребы пикировать на зайцев. Но ненадолго, очень ненадолго.

Просто время провести [27]

…Когда я вернулся в бар, банда там была почти вся новая, за исключением Монаха, который сидел, закатав рукава, хвастался бицепсами. Что-то не то в этих бицепсах, выглядели нездоровыми; то есть, большие, но почему-то больные на вид.

Я огляделся. Это разгул, брызжущий слюной убогий разгул для всех нас на этих барных табуретах. Лучше у нас все равно ничего не выйдет. И это отличный бар, потому что другого для нас нет. В других местах мы смотримся не на месте.

Я сел на свой табурет и заказал виски с пивной запивкой. В этом деянье, смысл, плод с дерева, цветок на стебле. Это победа. А после одной победы требовалась другая.

Ну, в этом месте мне скучно не было, но мне не бывало скучно нигде. И я не одинок. Случались депрессии, тянуло к самоубийству, но это не значит одиноко. Когда одиноко, тебе кто-то нужен. А мне нет. Мне надо только, чтоб меня не удушали. Что это я делаю с ними в баре? Я за ними наблюдаю. Они – плохое кино, но другого нет, а моя роль в эпизоде как для актера – и впрямь низкопробная.

Монах ухмыльнулся мне от своих закатанных рукавов.

– Эй, Хэнк, как насчет выпить?

– Погоди, подстригусь.

– Эй, я так долго не проживу!

Кое-кто из завсегдатаев рассмеялся.

– Дай ему выпить, – сказал я Джиму.

Тут трое или четверо других заверещали:

– Эй, а мне?

Я посмотрел на Джима.

– Разберись с ними.

Грязные стены сотряс радостный вопль.

Вот где надо быть. Это место изнуряет так, что можно принять то, что там есть принимать. Оно принижает, но кому надо больше? Когда чувствуешь, что нужно больше, вот тут-то и начинаются все беды: думаешь, чем заняться между посрать и сдохнуть.

Я взял еще по нескольку всем. Время зарябило. Время завиляло. Крылья бабочек.

Джим ушел, заступил ночной бармен Эдди. Вошли несколько женщин, старые, безумные или то и другое сразу. Однако дух внутри изменился. То были женщины. Стало больше похоже на карнавал. На табуретах теперь сидели кайманы, гавиалы, чаквеллы, гекконы, молохи, сцинки и туатары. Мы наблюдали за их сильно накрашенными ртами, а они совали в них сигареты, или смеялись, или заливали в себя выпивку. Голоса их звучали далеко из-за края, словно им выжгло связки, а косматые волосы были распущены, и временами – о, в те редкие времена, в мгновенье неоновой дымки, – когда поворачивали головы, они вновь казались чуть ли не юными и прекрасными, и тогда всем нам становилось лучше, и мы смеялись и говорили что-то почти изобретательное. Греза таилась за углом. А если сейчас ее там нет, была раньше.