Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Пожалуйста, ну хоть в этот раз, пусть он будет там. Ну то есть – я устал и, как видишь, в не очень хорошей форме. Я ж хочу, знаешь, всего пять или шесть долларов, для меня это как десять тысяч кому угодно. Пускай бумажник будет на месте. Он всегда такой теплый, такой личный, он лепит и ласкает правую заднюю ягодицу, дает легкую надежду в дурном сне. Я немного прошу, только этого.

Я потянулся рукой.

Бумажника не было.

И это неудивительно. Удивительным было бы что-то другое. Чудо. Любовь к человечеству.

Потом я все равно порылся в других своих карманах, в рубашке, повсюду, и без того зная, что просто выполняю маневры, чтобы отложить очевидное.

Меня опять кинули, как мышь.

Обобрали хорошего парня. Снова нассали на пристойность. Ох батюшки.

Иногда, зная, что́ тут за акулы, я часто прятал бумажник.

Я поднял крышку мусорного бака и заглянул внутрь. Он был полон и вонял. Дух вони поднялся кверху, и я с ним не справился. Я очень чувствителен к запахам. Я просто сблевал прямо в мусорный бак. Затем выпрямился.

Я же парень умный. Часто прятал свой бумажник очень хорошо. Однажды сунул за зеркало на обратной стороне туалетной двери. Пьяный, отвинтил все зеркало, впихнул за него бумажник и привинтил зеркало обратно – чтоб уличной даме, обслуживавшей мне постель, уж наверняка не досталось. Две недели спустя я его обнаружил, сидя на толчке, – заметил, что зеркало слегка выгибается.

Я принялся выгребать весь мусор из бака, лишь раз остановившись поблевать. Выгреб всё: кофейные опивки, грейпфрутовые корки и всякое прочее, включая что-то похожее на человеческую голову. Разложил вокруг.

Бумажника нет.

– Эй, нищеброд, белая шваль, раз такой голодный, я те дам чё пожевать!

– Нет-нет, мэм, у меня все в порядке.

– Да ну? Порядок, гришь? Ну коли порядок, уберешь всю эту срань и покладешь все, где нашел, слышь мя?

– Ладно.

Я принялся собирать мусор и складывать его обратно в бак. У некоторых бумажных пакетов дно прорывалось, поэтому приходилось подбирать эту дрянь руками и нагребать в бак. Я сблевнул еще разок, слегка.

Снова закрыл его крышкой и поклонился даме, стоявшей за своей сеткой на двери и наблюдавшей за мной.

– Ладно, – сказала она, – а терь пшел нахуй отсюда, слышь мя?

Тут, вспомнив, до чего я умный, я поднял весь бак и посмотрел под ним. Бумажника нет.

– А щас ты чё за хуйню творишь?

– Ничего, мэм.

Я прошел переулком и на улицу. Должно быть, по-прежнему было часов семь или восемь утра, машины мчались мимо в обе стороны, их вели клочья людей, которые ненавидели свою работу и боялись ее потерять. Мне об этом волноваться не стоило. Я пошел к комнате; комната у меня еще оставалась, и в ней не было тараканов, потому что там жили мыши. Мне это не нравилось, но я смирялся. Лучше, чем без мышей, потому что крысы.

В ночлежках и миссиях мне никогда не спалось.

Я двигался к своей комнате, чуть ли не торжествуя.

Развлеченья литературной жизни [28]

Жаркий летний вечер, очень жаркий летний вечер, а я сижу на кухне, печатка на столике из уголка, где завтракают, вот только самого уголка нет, а мы обычно не завтракаем, потому что нас тошнит. В общем, я пытаюсь отпечатать некий рассказец, ну, не просто некий – довольно неприличный рассказец для одного журнальчика (господи, как же трудно писать: неужто нельзя то же само сказать полегче?). Между тем одна ножка стола из-под него выскальзывает, и мне приходится переставать печатать, потому что кренится весь стол, и тут уже все дело в стараньях схватить печатку, бутылку и ножку, попытаться эдак вот удержать весь мой мир: один пьянчуга как-то ночью пнул стол по ножке, и я пробовал клей, молоток, гвозди, все это вот, но дерево расщепилось и больше не держится, но, в общем, я стараюсь запихнуть ножку обратно под стол. Немного выдерживает, и я выпиваю, зажигаю себе окурок сигары, начинаю печатать, надеясь закончить короткий абзац, пока стол опять не поехал.

В другой комнате звонит телефон, и я ставлю печатку и бутылку на пол и встаю снять трубку, а когда захожу в соседнюю комнату, телефон уже у Сандры. Той Сандры, что с длинными рыжими волосами, которые хорошо смотрятся издали, а как подойдешь ближе и потрогаешь, они – как она, необъяснимо жесткие, в отличие от ее больших жопы и грудей. Я могу вставить ее большие жопу и груди в рассказец, но в них ни за что не поверят, этим педовым евреям-редакторам вообще трудно чему-то верить. Как-то я послал им рассказ про то, как ебу трех разных женщин в один день, мне не очень хочется, но обстоятельства вынуждают, а этот редактор присылает мне в ответ свирепое письмо: «Чинаски, это изврат! Никому так не перепадает! Особенно старому бродяге, такому старому ебиле, как ты! Вернись к реальности! Тыры-пыры…» – все дальше и дальше…

В общем, Сандра передает мне трубку; она пьет сакэ (холодное) и курит мою сигару. Сигару откладывает. Когда я говорю:

– Алло? – она расстегивает мне ширинку и принимается сосать мою уду. – Слушай, – говорю я, – ты не оставишь меня, нахуй, в покое?