Из Черниговской губернии

Простой народъ не любитъ обижать — всегда хочетъ порадовать хоть однимъ простымъ словомъ, такъ и теперь: отъ Челнскаго монастыря до Бугаевки верстъ пятнадцать, да, кажется, и семисотныхъ верстъ [5]. Я это зналъ и спросилъ женщину только, чтобъ съ нею заговорить. Она не хотла меня огорчать предстоящимъ длиннымъ путемъ, и потому, хоть на словахъ да сократила дорогу.

Кстати припомню, что на вопросъ одного прозжаго, сколько верстъ осталось хать? мужикъ отвчалъ: десять верстъ.

— Какъ десять?

— Да десять, батюшка.

— Ты врешь дуракъ! крикнулъ разсердившійся, неизвстно за что, прозжій.

— Чего ты ругаешься? сказалъ мужикъ: — скажу двадцать, и двадцать подешь, здсь стоять да кричать не останешься; сколько скажу, столько и подешь!

И такъ, женщина мн общала только пять верстъ, вмсто пятнадцати или всхъ двадцати.

— Да какъ же такъ? спросилъ я ее: — говорятъ, отъ Челнскаго монастыря до Погара двадцать пять верстъ слишкомъ, а отъ Бугаевки останется до Погара только верстъ десять; поэтому должно быть отсюда до Бугаевки боле пяти-шести верстъ?

— Поэтому выходитъ больше, соглашалась со мной женщина.

— Ты сама откуда?

— Изъ Любовни, родимой.

— А куда ходила?

— Къ обдн, родимой.

— И мальчишку, что ли, водила? сынокъ, чтоль, твой?

— Сынокъ, сынокъ мой, водила къ обдн: причащала, надо съ малыхъ лтъ пріучать Бога бояться.

— Правда, тетушка, правда твоя.

— Какъ не правда, родимой!.. Что, Васютка, уморились твои ноженьки? обратилась она къ своему сыну. — Дай возьму тебя на рученьки, ножки твои отдохнутъ.

Женщина взяла на руки мальчика, сняла съ головы повязанный сверхъ кички платокъ, закрыла голову сыну, и тотъ ту жъ минуту заснулъ.

Въ монастыр вс женщины, повязывая платкомъ кичку, распускали сзади по спин концы платка, который — замтить кстати — обыкновенно бываетъ темнаго цвта, — между тмъ, какъ здсь, везд я встрчалъ женщинъ повязанныхъ шаткомъ, тоже поверхъ кички чайкообразно. Этотъ головной уборъ тмъ боле похожъ на чайку, что самая кичка очень низка и что сложенный платокъ толсто наматывается книзу. Панёвы здсь встртилъ такія, какихъ въ Великой Россіи я не видлъ: здшняя панёва состоитъ изъ четырехъ, или иногда изъ трехъ полотнищъ матеріи, приготовляемой изъ шерсти исключительно для панёвъ, и эти полотнища не сшиваются, а подвязываются кушакомъ, какъ занавски; ежели панёва состоитъ изъ трехъ кусковъ, то спереди панёва не закрываетъ рубашки. Но во всякомъ случа, состоятъ ли изъ трехъ или четырехъ кусковъ, — надваютъ передникъ. Лтній костюмъ двушекъ немногосложенъ: головной уборъ состоитъ изъ платка, сложеннаго шарфомъ, которымъ обертываютъ голову, не закрывая макушки и завязывая спереди, волосы заплетаютъ или въ одну косу вс, или оставляютъ около ушей по локону, не заплетенному, или совсмъ не заплетаютъ. Остальной нарядъ — рубашка, подпоясанная поясомъ: иногда надваютъ передникъ, который закрываетъ грудь, животъ и ноги до колнъ.

— Отчего въ церкви, спросилъ я женщину, когда она усыпила своего сына, — отчего въ церкви вс женщины были не такъ повязаны платкомъ, какъ обыкновенно?

— Какъ же можно, родимый, въ церкви платокъ скрутить? Въ церкви такъ нельзя.

— Отчего же?

— Да ужъ нельзя: въ церкви надо платокъ распустить. Хоть старуха, хоть молодая, а какъ идешь въ Божію церковь, повязывай платокъ что есть лучшій и концы распусти.

— Платокъ у васъ всегда кушенный?

— У насъ только и наряду купленнаго, что платокъ одинъ; да и тотъ прежде, въ старые годы, не покупали: полотенцемъ повязывали, хоть и въ церковь идти; теперь дома-то и ходимъ съ полотенцемъ, а идти куды-все платочкомъ повяжешь. А дома то все свое носишь, не купленное.

— Полотенце вдь тоже надо вышить красными хоть нитками; краску надо, чай, тоже покупать?

— И, гд покупать! Всего, другъ не накупишься. Да какая у насъ и краска-то. Пойдешь въ лсъ, наскоблишь шкурки съ яблонки, вотъ теб и вся краска готова.

— Когда же надо яблонку скоблить? спросилъ я: лтомъ, или зимой?

— Вотъ объ эту пору и скоблить надо. Зимой у васъ никто и не скоблитъ.

— Яблонка-то вдь портится?

— Портится, да что въ ней толку-то? Здсь лсная яблонка кислая, съ лсной яблонки яблочка не скушаешь. А съ хорошей какъ можно скоблить? Мы съ хорошей не скоблимъ.

— Вдь краски разныя; какъ же вы красите одной яблонкой?

— Яблонкой красимъ въ красное, въ черное — ольховой корой, въ желтое — купавки, а то и сандалу прибавляемъ.

— А что, тетушка, можно зайти къ теб пообдать? спросилъ я, когда мы подходили къ Любовну.

— Да и звать-то мн тебя не зачмъ, отвчала баба:- печь ноньче не топлена, да не знаю, досталъ ли хозяинъ мой хлба-то; а то во всей хат во-каково кусочка не сыщешь!

— Да я теб, родная, за обдъ твой заплачу, что будетъ стоить, сказалъ я. «Можетъ быть» думалъ я, «что баба скупится».

— И, родимый! Христосъ съ тобою! Что ты заплатишь? Если бъ у насъ постоялый дворъ держали; а то хлбъ есть — какъ не накормить человка? да бда-то вся въ томъ: хлба, какъ есть, кусочка крошечнаго въ хат нту…

— Отчего же у васъ такая бдность?

— Христосъ ее знаетъ!.. Такъ, видно, Богъ далъ… хозяинъ у меня человкъ больной…

— Чего же онъ не лечится?

— Лечится, родной, лечится.