Из Черниговской губернии

— Да что жъ?

— На лекарство не идетъ.

— Кто же его лечилъ?

— Да вс лечили! и здсь вс лекарки, и въ город къ лекарямъ здилъ…

— Чмъ же вы питаетесь?

— А что Богъ дастъ.

— Господа, что ль кормятъ?

— Мы не господскіе.

— Какіе же?

— Мы удльные.

— Да вдь надо что-нибудь сть; дома хозяинъ больной, хлба не добудетъ.

— Я работаю.

— И всю семью кормишь?

— Чего не заработаю, міръ подаетъ.

— Что же ты, по міру ходишь?

— А что сдлаешь? Придется сть нечего, — нужда заставитъ и по міру идти.

— И сынишка твой ходитъ по міру?

— Изъ лсу въ поборъ не пускала! какъ то ршительно отвчала баба.

— Отчего же?

— Я сама то пойду, такъ дтямъ про то не скажу; чтобъ дти про это и не знали.

— Отчего же?

— Привыкнетъ христарадничать съ измалку, — работать то и не заставишь посл.

— Дло, родная!

— Какъ не дло, родимый!.. Ну, прощай, родимый! Спасибо теб за путь, за дорогу!

— Спасибо и теб.

Женщина пошла на деревню, а я прислъ у колодезя, гд уже сидло нсколько человкъ прохожихъ изъ за Трубчевска, возвращавшихся съ лсныхъ работъ домой на рабочую пору, и богомольцевъ изъ Челнскаго монастыря.

— Что, братцы, спросилъ я, поздоровавшись:- можно здсь у кого пообдать?

— Ну, нтъ, братъ, отвчали мн:- здсь въ Любовно не пообдаешь — негд.

— Отчего же?

— А для того: хлба ни у кого нтъ.

— И не покупаютъ?

— Купила то нтъ; а то для чего нельзя? былобъ куплю — былъ бы и хлбъ.

— Народъ что ли ужъ очень бденъ?

— Куда жъ богатъ! Нашъ братъ мужикъ завсягды деньгами скитается; объ деньгахъ мы и не толкуемъ; стало быть бденъ, коли и хлба корки нтъ,

Изъ Любовна я повернулъ влво и зашелъ въ Хотяинов въ одну избу. Изба стояла на некрытомъ двор; противъ избы, аршинахъ въ пяти, стоялъ амбаръ, соединенный съ избой развалившимся навсомъ. Избушка была худенькая, маленькая: не боле 6–7 аршинъ въ свту, т. е. отъ одной стны до другой, и безъ снецъ. Когда я вошелъ, пожилая женщина что-то наливала въ деревянную чашку для мальчика лтъ трехъ.

— Здравствуй, хозяйка!

— Здорово, родимый!

— Можно у васъ отдохнуть?

— Отдохни, кормилецъ! Видишь, какая жара стоитъ. Объ эту пору куда пойдешь?

— Ну, хозяюшка, дай пожалуйста напиться.

— Изволь, родимый, испей водицы; вода холодная, только что съ колодезя принесла. Да ты не пей такъ-то воды: на жару это не хорошо, говорила привтливая хозяйка: — на жару выпьешь чистой водицы — жажду не утолишь, жажда пуще возьметъ; а ты возьми кусочекъ хлбца, пожуй, да водицей и запей.

— Дай же мн кусочекъ хлба, попросилъ я хозяйку, когда она мн поднесла ковшикъ воды.

— Да у меня хлба ни крошки нту! отвчала, съ самымъ веселымъ взглядомъ и улыбкой, моя хозяйка.

— Какъ нтъ?

— Да ни крошечки!

— Чмъ же вы питаетесь?

— А на, попробуй! сказала она, подвигая ко мн чашку, изъ которой лъ мальчикъ.

Я попробовалъ: что-то жидкое, пряное, безвкусное, травянистое.

— Что кто такое? спросилъ я.

— Каша, кормилецъ.

— Изъ чего ее варила?

— А пойдешь въ поле, ржи натрешь да и сваришь: рожь-то не дозрла, такъ теперь на кашу на день натрешь, тмъ и кормишься… Если бъ посолить хоша, то скуснй была бъ, а то соли-то нтъ; а безъ соли скусу того въ каш не будетъ.

— И молока нтъ?

— У насъ на деревн не сыщешь ни у кого: падежъ былъ — всхъ коровъ повычистило.

— Плохо жъ вы, родная, живете.

— Э, кормилецъ! У людей и того нтъ. Есть, что и хуже насъ гршныхъ живутъ.

— А разв есть?

— Какъ не быть!

— Да гд же?

— Возьми хоть а — скихъ: т еще куды хуже васъ, бдные, мучаются!

— Чмъ же вы лучше живете?

— У насъ хоть лошадка есть; все работать можно; а работать будешь — и хлбъ, Богъ дастъ, будетъ, а т — безлошадники, на половину лошадей нтъ: какъ имъ справляться? имъ по-вкъ справиться нельзя.

— Сходи, хозяюшка, перебилъ я хозяйку, подавая ей мелочи около рубля серебромъ, — сходи купи хлба, подимъ.

— Да у насъ столько не купишь печенаго хлба, сказала хозяйка, взглянувъ на деньги.

— Все равно, ты муки купи, да хлбовъ напеки.

— Да теб какъ же ждать?

— Я посл зайду, тогда и помъ, отвчалъ я, выходя изъ избы.

Посл неудачной попытки пообдать въ Хотяинов, я пошелъ къ Бугаевк, дорогой пустынной, то лсомъ, то полемъ. И для кого такая широкая дорога между Трубчевскомъ и Погаромъ (въ 30 саженъ) я никакъ догадаться не могу. По дорог изъ Бугаевки я видлъ одного только мужика, вышедшаго съ проселка.

— Куда ждешь? спросилъ я.

— Да бда надо мной такая стряслась, что одинъ только Богъ святой знаетъ, какъ бду эту и разхлебать будетъ… Горе такое…

— Какое горе?

— Какъ другъ, не горе? Лошадь пропала!

— Давно пропала?

— Да ужъ третій день бгаю, спрашиваю; да гд ее съищешь! Звать, совсмъ въ чистую пропала.

— Хорошая лошадь?

— Хороша ли, дурна, все свой животъ?… А вору какая же воля брать дурную? Воръ, разумется, выбираетъ, что ни самую лучшую изъ всего табуна.

— Откуда жъ у тебя увели лошадь?

— Со двора проклятый свелъ. Стали мы ужинать; поужинали, хотли въ ночное хать, а тутъ хвать — лошади нтъ! Кинулся туда, сюда, — нтъ, какъ нтъ!.. И ума не приложу, что съ головушкою горькою своей длать.

— Жаль мн тебя, братъ, а помочь, самъ знаешь, помочь этому длу не могу.

— Куда помочь!

— Часто у васъ лошадей крадутъ?