Из дневников и рабочих тетрадей

В ту поездку Юру осаждала немецкая пресса, он давал бесконечные интервью, и во время одного из таких интервью произошел весьма неприятный эпизод. Девица-переводчица почему-то взяла на себя функции еще и редактора-цензора. Она забыла, что Ю. В. блестяще знает немецкий, но предпочитает переводчика от вполне понятного комплекса сказать что-то недостаточно точно. И вот идет интервью для телевидения. Заговорили о Гюнтере Грассе, которого Ю. В. считал одним из лучших современных авторов. Спросили, как Ю. В. относится к рискованным сценам и ненормативной лексике, отличающим прозу Грасса. Юра ответил, что относится нормально. В переводе прозвучало слово «порнография»; Юрино лицо покрылось пятнами. Он что-то тихо, но довольно резко сказал переводчице.

– Но это же порнография, – округлила глаза девица. – Вы, наверно, недостаточно хорошо знаете язык, чтобы понять это, уверяю вас – это чистейшей воды порнография.

– Переведите мой ответ дословно и добавьте, что плохая литература – это и есть порнография, а хорошая порнографией быть не может.

Девица перевела, и кто-то зааплодировал.

Еще вопрос.

Ю. В. отвечает, звучат фамилии: Аксенов, Битов, Георгий Семенов...

Переводчица переводит без упоминания Аксенова. Юра говорит по-немецки, что предпочитает отвечать сам, пусть и недостаточно совершенно, но точно.

Переводчица лепечет: «Я хотела, как лучше. Не стоит называть Аксенова».

– Я сам знаю, что стоит, а чего не стоит. Не надо меня подвергать цензуре.

Дальше Ю. В. отвечает на вопросы по-немецки. Медленно, но, по-видимому, совсем неплохо, потому что снова кто-то аплодирует.

В Москве начались репетиции «Дома на набережной».

Веня[262] обратился с просьбой походатайствовать, чтоб дали роль Глебова. По-моему тоже – это его роль, но как-то жмет подступаться к Юрию Петровичу. Впрочем, все-таки произнесу нечто вслух о Вене и о роли для него.

Резкость до оскорбительности с актерами, и вдруг как искупление монолог, и вслед за ним, вместе с ним поднимаются на вершины. Всего. Таланта, человечности, профессии.

Славистка и Василий Василикос.[263] Совершенно разные люди. Славистка:

«Можно я напишу, что вы любите Тургенева, русские березы...»

Я сказал, что нельзя.

– Почему? Он такой русский, и Соня Ганчук такая тургеневская.

– Она совсем не тургеневская.

Оторопь.

Василикос: «Вы знакомы с книгой Самуэля Джонсона «История Расселаса, принца Абиссинии»?»

– Нет.

– Странно. У вас с Джонсоном много общего, я имею в виду – общих идей.

– Когда он жил? Кажется, в девятнадцатом веке...

– В восемнадцатом.

– Тогда действительно странно. Какой-нибудь пример.

– Пример... «Тот, кто хотел бы делать добро другим, должен делать это в незначительных подробностях (деталях)».

Переводчица:

– Может, я не совсем точно перевела, это трудно.

Надо сказать, что по большей части Ю. В. везло на критиков и собеседников. Его связывала дружба с такими пронзительно близкими по духу людьми, как Эллендея и Карл Профферы, Ральф Шрёдер, Лия Вайнштейн, Витторио Страда...

Об Эллендее он рассказывал с восхищением, вернувшись из Америки. О ее красоте, о том, как она дружит с детьми Карла, как толково ведет издательские дела. Карл и Юра были чем-то похожи – спокойствием, основательностью, да и – надежностью. Ощущение надежности – вот что возникало сразу.

Но особенно Ю. В. дорожил дружбой людей, с которыми связывала вся жизнь. Лена Николаевская, Лева Гинзбург, Лева Левицкий, Александр Гладков, Анатолий Бочаров, Юлия Добровольская, Эмиль Кардин, Иосиф Дик... Кого-то наверняка забыла, но вот историю с Диком помню. Он был нашим соседом по даче – через забор. И вдруг, ремонтируя этот забор, Дик передвинул его довольно существенно «в свою пользу». Я сказала об этом Юре, и он ответил жестко: «Неужели ты думаешь, что с Осей, с которым нас связывает вся жизнь, я стану рядиться из-за каких-то пяти метров?»

– Пять умножить на шестьдесят – выходит три сотки.

– Пусть три, все равно не стану.