Из дневников и рабочих тетрадей

23 сентября 1980 г. Переделкино

Милый Юра!

А ты все-таки свин!

Вчера мы виделись с тобой во дворе Союза, но я забыл тебе сказать об этом.

Я прочитал в № 9 «Нового мира» рецензию на тебя и подумал: а почему же ты не считаешь нужным подарить своего «Старика» хотя бы мне и нашим нурекчанам?[281]

Ведь, право, мы не последние в издании этого романа.

А нурекчане даже рвались дать тебе «рабочую премию» за него, но мы вовремя их остановили. Чтобы гусей не дразнить!..

Итак, будь любезен!

Я жду «совписовского» «Старика» для себя и для Нурека – с твоими автографами!

Что касается «Времени и места», то еще раз говорю тебе: поверь, с этим романом все будет хорошо.

Лишь приложи минимальные, даже не максимальные, усилия.

Всех-всех благ тебе!

Сердечный привет Оле!

Не пора ли все же и ей показаться когда-то со своей книгой в Нуреке?

Искренне твой С. Баруздин

Кажется, в декабре или в январе мы поехали в Будапешт по приглашению ПЕН-клуба. Там же находились в это время Алексей Николаевич Арбузов с женой. Это был замечательный сюрприз. Каждый вечер мы ходили в кино и смотрели недоступные в Москве фильмы западных режиссеров. Втянулись так, что даже днем стали ходить в венгерский фильмофонд смотреть ленты Янчо, Ковача, Марты Мессарож. Венгерское кино произвело на Юру очень глубокое впечатление. Он много говорил о нем, анализировал, восхищался стилистикой. А события вокруг нас вдруг стали разворачиваться с пугающей быстротой. В Польше объявили военное положение...

От Алексея Николаевича, как всегда, – мощный поток жизни и... нежелание видеть ее трагизм и жестокость.

Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала.

Это – начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго.

Дома – ничего хорошего. Баруздин успокаивает, обещает, что поставят роман в летние номера. Но необходимы поправки, уточнения.

Подруга рассказала мне, что как-то увидела Юру в те дни из окна автобуса. По улице тяжело брел бесконечно усталый, издерганный, немолодой человек. Шел, опустив голову, по улице Воровского. Юра шел из редакции журнала «Дружба народов» после очередного обсуждения. Но дома он не подавал вида, как ему тяжело. Только однажды обмолвился: «Если уж этот роман непроходной, то об Азефе и думать нечего».

Одно спасение – частная жизнь.

Когда-то, в то счастливое лето, когда Ю. В. читал мне только что законченного «Старика», ударили болезненно несколько фраз. И не поняла почему: то ли глухая, неосознанная боязнь потерять, то ли сила, с которой они были написаны. Но – врезалось.

«...Люди не доживают до старости, болеют, умирают, и помочь не может никто. Но помогать надо. Внезапно все разрушается. Но все равно надо... Теперь они будут долго страдать, долго бороться, надеяться до последнего, и этот... начнет погружаться в свою погибель, как в топь, все глубже, все безвозвратней, пока макушка не исчезнет в свинцовой зыби».

Были хождения по врачам, анализы, рентгены. Одна знаменитость определила совсем нестрашный диагноз и настаивала на нем. Другой смотрел как-то странно, будто прощально, а в поликлинике и вовсе не волновались – идет камень, обычное дело.

Я попросила в Секретариате Союза писателей разрешения поехать за границу, проконсультироваться – отказали.

Носила какой-то тетке в Четвертое управление французские духи и конверты, чтоб допустили к компьютерному томографу на обследование в «Кремлевку», – не позволили. С огромным трудом добилась разрешения на спецкорпус Боткинской больницы. Ждали консультации знаменитого хирурга; он катался на лыжах в горах и вот-вот должен был вернуться.