Из дома

Прошла залога, женщины убрали волосы, завязали платки, мы снова начали бросать картофелины во вспаханные борозды, я вспомнила, как во время войны немцы гнали по нашим деревням советских военнопленных. Они были в совершенно оборванной одежде. Мы, ребята, иногда подбрасывали на дорогу морковины и картофелины, они хватали и ели их, как звери, держа обеими руками, будто боялись, что другие отнимут. И бросали-то мы, наверное, чтобы посмотреть, как они едят. Иногда кто-нибудь из них умирал прямо на дороге, и старосты приказывали их хоронить в наших деревнях. Конечно же, они пропадали без вести, кто же знал, кого хоронили, — ни столбика со звездой не ставили, да и имен их не знали. Насыпали холмики, да и те скоро сравнивались с землей. А тех пленных, которые в Финляндии были, раньше нас на Родину отправили. Говорили, что их, как и нас, изменниками Родины назвали и в тюрьму посадили.

Вечером я пошла к Насте. Она долго говорила про то богатое село Ильинское. В прошлом году они получили по триста граммов зерна на трудодень, грибов и ягод там — собирай сколько не лень.

На стене в большой раме было много маленьких пожелтевших фотокарточек. Она пошла раздувать погасший самовар, я начала рассматривать их.

Настя тихо подошла ко мне, указала на парня в сдвинутой на затылок кепке:

— Вот он, Коля. Помнишь, я тебе про него говорила?

Я кивнула и еще раз посмотрела на фото. Видно, он снимался в солнечный день: глаза его были зажмурены, рот улыбался… Мы сели обратно на лавку.

— Ты знаешь, я жду его… Как только он приедет, мы уедем куда-нибудь отсюда, здесь очень тяжело и скучно, никого нет. А если он не вернется, я одна уеду, завербуюсь на завод или на стройку, как до войны вербовались. Может, еще кого-нибудь найду.

Она замолчала, ее выгоревшие густые брови сошлись на переносице, между бровями у нее получилась глубокая борозда, по обеим сторонам которой образовались две небольшие шишки.

— Мне надо еще чан воды натаскать, завтра рано вставать. Настя молчала, я пошла к двери.

Бабушка навырезала много занавесок. Мы решили, что в село Ильинское я поеду в субботу под вечер, переночую у тети Лизы в Карабзино, а оттуда рано утром в воскресенье отправлюсь дальше.

Я приехала, когда она собиралась в баню. Карабзинские финны тоже построили баню. Странно, в их бане угорела только я одна. Может быть, я слишком долго парилась. Меня начало тошнить почти сразу. Я решила пойти подышать воздухом. На улице совсем развезло, вырвало, я свалилась в канаву, как пьяная, вся перепачкалась. Тетя Лиза меня отпаивала молоком, а утром, когда я вышла на улицу, опять сильно заболела голова. Ройне крепко накачал мне шины, и, когда велосипед наскакивал на камешек или на сучок на тропинке, по виску будто ударяло обухом.

Часам к одиннадцати я приехала в какую-то деревню. Очень хотелось пить. Я подъехала к колодцу, чуть подождала. Пришла старуха. Она напоила меня прямо из края ведра и спросила, чья я буду и поинтересовалась:

— Пошто в Ильинское-то едешь?

Я сказала, что еду менять занавески. Старуха непременно хотела посмотреть, что за занавески и сколько я за штучку хочу.

— Сегодня не могу, — сказала я, — нужно доехать до Ильинского, а в следующее воскресенье, если хотите, найдите еще покупателей, я приеду прямо к вам.

Она рукой указала на дом, в котором живет. Я еще раз пообещала ей приехать, подняла с земли велосипед, поставила ногу на педаль и хотела оттолкнуться, но она положила на седло коричневую со вздувшимися венами руку и, хитро сощурившись, проговорила:

— Небось, если долго сидеть на ем, так и натереть может? Я показала ей пружины под седлом, нажала на кожаное седло.

— До войны такой лисепед был у сына председателя сельсовета, — сказала старуха.

Я попрощалась с ней, перекинула ногу через раму и покатила дальше.

Возле первого дома в Ильинском я сошла с велосипеда и пошла по селу. Люди останавливались и смотрели мне вслед. Казалось, что они ждали, когда я к ним обращусь, и они узнают, кто я такая и зачем к ним приехала. Они знали, что я остановлюсь, зачем бы мне иначе сходить с седла, и вообще они знают, что я приехала к ним, дальше ехать некуда, там леса да болота. А мне ужасно хотелось так вот и пройти, ничего не говоря и не останавливаясь. Все же я старалась идти медленно, хотелось найти женщину, которая была бы одна, с одной легче говорить — никто близко в упор не рассматривает со стороны, но все стояли по двое-трое.

Уже был виден конец села, а я все еще искала глазами колодец. К колодцу походят по одному. Но в этом селе я не увидела ни одного колодца. Вдруг меня осенило: надо зайти в дом и спросить, нет ли тут финнов, получится, будто я по делу приехала. А если их здесь нет? Что мне тогда сказать? Но неважно, главное начать разговор. В этих деревнях редко чужие люди появляются, они любопытные. Тут же я подошла к первому же дому. На завалинке сидели две бабы, спрятав руки под полы кофт. Я спросила про финнов. Обе в один голос сообщили, что есть у них финка — Альма Матвеевна с дочкой — счетоводом работает, и обе вместе указали на дом, в котором она живет.