Из грязи в князи

Алтарь, украшенный священными слегка подсохшими и свежими травами и шерстяными ленточками, был сооружён на расчищенной и открытой назло всем тёплым ветрам площадке, прямо перед фасадом никомедийского храма Юпитеру.

Стареющий глашатай-прекон, ожидающий вечного покоя, который ему только снился, нервничал, поначалу подзабыв свою роль, но вовремя выудил из памяти нужные фразы и почтительно пригласил жреца, изобразившего всамделишного члена коллегии понтификов, совершить священнодейственный обряд, после чего обратился к толпе:

– Народ, сейчас же прекратите галдёж! Вы не на восточном базаре! Мы в священном Риме, а не в нечестивой сасанидской Персии!

Алтарь и его окрестности, как по мановению волшебной палочки, хотя и ненадолго, но тут же погрузились в загробную тишину, чаще идентифицируемую как гробовая.

Специально обученные люди на разлохмаченной, слабо натянутой верёвке медленно вели к жертвеннику тучного белого быка с вызолоченными рогами, посверкивающими на солнце. Верёвка, судя по её виду, немало повидала на своём веку: возможно, обвивала шеи разнорогатого скота уже не один десяток лет.

Животное, с трудом передвигая копытами, шло спокойно, не бодалось, не брыкалось, не кусалось и никак иначе не сопротивлялось, всем своим видом демонстрируя лунатическую безжизненность, полное спокойствие и философско-созерцательный взгляд на вещи и бытие. Как будто фаталистически признавало: все мы в этом мире тленны, тихо льётся с клёнов листьев медь.

– Чистая жертва! Юпитер уже готов принять дар! Юпитер голоден! – зашелестело в среде истово верующих, тоже вероятней всего не позавтракавших и оттого нарочито не сытых. Прекон на них цыкнул, снова призвав к тишине: блюл свою роль и общественную ячейку.

– Я верую в тебя, Юпитер! – одними губами прошептал Галерий, жмурясь и прижимая руки к груди, и едва слышно уточнил у другого стоявшего рядом с ним жреца по имени Кондорий. – Почему чистая? Я не силён в тонкостях обряда, но я верую сердцем и душой, как в детстве.

– Если бык упирается или вырывается, значит, Юпитер не принимает жертву. Животное должно стоически, спокойно, как удав, ждать своего часа – смертельного удара промеж глаз и рогов! – так же шёпотом ответил Кондорий, опасливо взглянув на Галерия: жрецу впервые в жизни доводилось стоять во время языческой службы рядом с сильным мира сего.

– В родной Иллирии я такого не припомню, – покачал головой цезарь. – У нас иначе всё было, попроще. Какая разница, упирается не упирается, брыкается не брыкается: притащил, зарезал, съел! Пришёл, увидел, победил! Чем проще был жрец, тем сильнее тянулись к нему люди. А человек – это звучит гордо!

«К этим жрецам люди тянутся покушать», – цинично подумал про себя Кондорий.

Рогатое животное, накачанное смирительными транквилизаторами, меж тем продолжало вести себя как сомнамбула, подвластное гипнотическим указаниям извне, а может – и свыше.

– Слава Юпитеру! – закричала одна часть возбуждённой толпы, обращаясь к небесам.

– Геркулиям Слава! – воплями ответила высшим силам другая её часть.

«Спасибо вам и сердцем, и рукой за то, что вы меня – не зная сами! – так любите»,– подумал Галерий, впопыхах не вспомнив, что сам он не Юпитер и не Геркулий, а сын Марса.

– Смерть персиянам! – заголосила вся толпа целиком.

– Молчать, нечестивцы! – приказал прихожанам жрец-понтифик, уверенный, что обладает искупительным и сакральным даром приструнивать и смирять биение мятущихся сердец. – Иначе придётся начать обряд сначала!

– Не надо сначала! Мы будем немы, как рыбы! – в едином порыве и хором ответила толпа римских верующих. Галерию же послышалось «как рабы».

Несколько как будто не согласных с чем-то голосов заскандировало:

– Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер!!!

Жрец-понтифик хотел было снова призвать к порядку, но осёкся на полуслове, не смея возражать, ибо Диоклетиан был его непосредственным начальником: не только Богом, но и великим понтификом, понтификом всех понтификов.

– Мне тоже надо молчать? – смело выкрикнул Галерий, то ли солидаризируясь с гласом народным, то ли в качестве цензора затыкая рот свободе слова.

– Вам, цезарь, можно повелевать даже здесь! Чего изволите?

– Пока ничего! – успокоился цезарь, вслух и громко подтвердив аксиому – Диоклетиан – наш Юпитер! Но не будем забывать при этом, что Максимиан – наш Геркулий, а Галерий… может, наш… вернее, ваш Марсий?

Про себя младший царь забывал лишь в исключительных случаях.