Из грязи в князи

– Соорудим! Где наша не пропадала! Никомедия – второй Рим, поэтому то же самое, что и Первый, а остальные поля к нему прилагаются! Вон их сколько вокруг! Одно из этих полей и назначим Марсовым! Цезарю – марсово цезарево!

– Да ты настоящий тринадцатый салий! Раз Боги этого жаждут, то и действуй! Вперёд, мой Кисельный Соловей! – ободрил жреца Галерий, салютуя в небеса сразу всему Пантеону.

Шествие снова продолжилось – процесс пошёл. Процессия тоже.

Кондорий вспомнил, что он действительно стал частью чёртовой дюжины и исчез, тестируя свои новые метафизические способности и на полную катушку что-то мутя во мраке дня.

«Куда он исчез, как сон пустой? Неужели моя догадка верна и он мошенник? Вот и доверяй после этого людям. Пора избавляться от брата моего Фавна, свирелей и ребяческих пасторалей, – с тоской подумал цезарь. – Где моя свирель-гладиус? Марс, Марс и только Марс! Хоть отец-Бог у нас с Фавном общий, но пути-дорожки разные! Одной точно пора зарасти трын-травой!»

В это время неслышимо для всех заиграла дудочка-свирель улыбающегося Фавна, и кто-то под мажорную мелодию напел: «Не торопись окраситься в пурпур!»

Неожиданно Кондорий материализовался взад, как будто всё из той же дымки Галериева детства. И не один, а вместе с плеядой новых, свежеиспечённых пассионарных жрецов, торжественно и с чувством собственного достоинства несущих своими передними конечностями копья и щиты. У самого жреца-салия в руках тоже были копьё и щит. Лишь тонкие ценители всяческих изяществ и знатоки изысков отметили нестыковку: Кондорий тащил не древний полуцилиндрический скутум и не античный метательный двухметровый пилум, а вошедшие недавно в военную моду из-за варваризации римской армии легковесный овальный щит и короткое копьё.

– Да здравствуют Марс и отпрыск его Галерий! – воскликнул Кондорий, приветствуя своего повелителя. – Повторяйте вслед за мной, о величайший цезарь, эти священные слова! Марс, пробудись! Бодрствуй, Марс!

– Марс, пробудись! Бодрствуй, Марс! – в каком-то гипнотическом состоянии произнёс Галерий, на мгновение потеряв осознание объективной реальности, данной ему в ощущениях, и модернистски погрузившись в пограничье между явью и грёзами.

Жрецы, прибывшие с Кондорием, приплясывая, запели священные гимны, застучали копытами о земную твердь и копьями о щиты-анкилы.

– Один из этих щитов много веков назад падал прямо с неба на голову царю нашему батюшке Нуме Помпилию! Этот щит священен, неприкосновенен, един и неделим! И именно он сейчас у меня в руках! Я только что пообщался с Нумой – он в пурпурном одеянии по ступенькам из перистых облаков спустился с небес на грешную землю и лично вручил мне это древнее божественное оружие! Подлинник! Шедевр! Ему нет цены! Вот какой чести удостоился ваш тринадцатый салий, о цезарь! А значит, вот как высоко ценит и вас царь Нума Помпилий! – воскликнул Кондорий, не предав огласке своё посещение аукциона Сотбис, где он не пренебрёг скупить в долг тот негодный реквизит, который попался под руку и оказался в наличии. – Да здравствует Новый год! Да здравствует первое марта! Да здравствует сын Марса Галерий!

– Что поют жрецы? Я не понимаю! Какой-то несуразный набор слов, – поёжился цезарь: – В моей деревне, в Иллирии, всегда пели понятно, с чувством, с толком, с расстановкой. Эти певцы что-то скрывают от меня? Не наводят ли порчу?

– Да они и сами не врубаются в смысл текстов. И я тоже ничего не понимаю разумом, но проникаюсь чувством! И вы, величайший император, зажмурьте глаза и тоже впитывайте в себя, сливайтесь с магией звукового нектара, сочащегося со скалистых расщелин Олимпа! Тексты гимнов священны и неприкосновенны, как Рим! Понимать их содержания не требуется. В эту лабуду можно только верить!

Стал подтягиваться народ, пристраиваясь к шествию (самые ленивые – из тех, кто долго спал и ещё никуда не успел пристроиться), намечался сабантуй:

– Смотрите-ка, живой цезарь и без мигалок! Он радеет за народ! Он даст нам хлеба и зрелищ! Он посконный Национальный лидер! – изумлённо и восторженно вопили простые римские граждане, гоня от себя зевоту.

– Цезарь объявил, что сегодня не только третье января, но и первое марта! Старый ли Новый год или новый, Юлий ли Цезарь всё изменил или Галерий не суть важно! – поддерживая восторги народа, не унимался Кондорий. – Возрадуемся, други! Восславим царя! Он и так на царстве, а то я бы первым закричал: «Галерия на царство!»

Ликование вмиг разлилось по улицам Никомедии и по его сельским окрестностям.