Из индийской корзины

Поступательное движение человечества к новым горизонтам — и в первую очередь освоение оседлого земледелия — привело к почти повсеместной профанации коровьего образа. Уже Ромул использует белую корову и белого быка как тягловую силу и с их помощью проводит священную борозду, определяющую пределы города Рима. В Швабии, например, еще недавно дух хлеба представляли в облике коровы, быка или вола (и это отзвуки былой трепетности в отношениях!), но крестьянина, сжинающего последние оставшиеся в поле колосья, называли просто «коровой» или «ячменной», «овсяной» и т. д. (в зависимости от возделываемой культуры) «коровой», и сколько в этом было язвительной насмешки!

Можно и не прибегать к удаленным во времени или пространстве примерам. Пренебрежительное отношение к корове вполне характерно по крайней мере для городского населения России. Не приходится сомневаться в эмоциональной аллюзии явно негативной оценки интеллектуальных или физических свойств человека, называемого «коровой»! То же самое уподобление по признакам непригодности, неловкости, отсутствия здравого смысла содержится и во множестве поговорок и идиоматических выражений: «чья бы корова мычала, а твоя бы молчала», «как корове седло» (до эллиптирования — «Нищему гордость — что корове седло»), «как корова на льду», «как корова языком слизнула» (с явным неодобрительным оттенком — сравним с пословицей «И одна корова, да жрать здорова»), «взгляд, как у коровы» (т. е. бесповоротно тупой, потому что такой считается сама корова). Прочность представлений о беспримерной коровьей тупости проглядывает и в работе русских лексикографов, например в англо-русских словарях, предлагающих переводить bovine stupidity как «глуп как корова», хотя слово bovine означает 1) жвачный; 2) бычий и коровий. Впрочем, упрек лексикографам не совсем корректен: они должны давать не буквальный перевод, а подыскивать соответствие, которое в данном случае лежит на поверхности. А нынешние городские школьники используют сочетание «коровье вымя» в значении «шестерка», основываясь на покорности и безропотности животного в момент дойки (для сравнения: в языке «Ригведы», гомеровского эпоса и в латыни слово «вымя» означало одновременно «изобилие», «плодородие»). Может быть, неудачная символика предвыборной кампании «Блока Ивана Рыбкина» во второй половине 1990-х годов, ролик которого активно прокручивали по телевидению, также сыграла свою роль в том, что Рыбкину не удалось достучаться до сердец по крайней мере городского электората. Во всяком случае, изумленно-непонимающая корова, перманентно вопрошающая своего спутника: «Вань, а Вань, да как же это?», вызывала вполне трафаретные ассоциации.

В деревнях можно обнаружить примеры более нежного включения в свой быт коровы как семейной кормилицы — именно об этом свидетельствуют ласковые клички «Зорька» (трудно удержаться от искушения и не вспомнить древнеиндийских коров-алых зорь) или «Красулька». Об этом же говорит и целый ряд слов-терминов, связанных с коровой, многие из которых уже стали явными архаизмами — «яловая», «стельная», «переходница», «отьемыш», «передойка» и т. д. Большое количество народных примет также иллюстрируют повышенное внимание к корове: «Черная или пестрая корова впереди стада — к ненастью, белая и рыжая — к вёдру» или «Если принесет корова двойней одношерстых — к добру, а коли разношерстых — к худу». Отмечали раньше и коровий праздник — день святого Власия, выпадавший на 18 апреля по старому стилю. А празднуя новотел, в русских деревнях варили на молоке кашку, угощали корову с блюда сенцом и хлебом с солью, опрыскивали святой водой. Щемя щей жалостью проникнуты строки из стихотворения «Корова» крестьянского сына Сергея Есенина: Дряхлая, выпали зубы, / Свиток голов на рогах. /Бил ее выгонщик грубый/На перегонных полях…