Все же с самого начала ощущается, что в камер-юнкерстве был неприятный для Пушкина оттенок, что оно требовало самообъяснения и объяснения-оправдания перед другими. Даже там, где он старается оправдать свое камер-юнкерство. Сестры жены — все фрейлины. Нравится придворная жизнь и Натали.` (см. В. П. Старк «Черная речка. До и после». Архив Геккерна). А Пушкину не по себе. Яснее всего его беспокойство ощущается в «Дневниках». В письмах он более сдержан. 1 января 1834 г., делая запись о присвоении звания камер-юнкера, Пушкин добавляет в скобках: «что довольно неприлично моим летам». Затем: «Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau» (т.8. с.33. D — француз, придворный при Людовике XIV, который вел дневник придворных событий). Когда великий князь в театре поздравил его с камер-юнкерством, Пушкин благодарил его так: «Покорнейше благодарю вас, Ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили» (т.8, с.35). Царь и сам ощущал некоторую неловкость. Как говорилось выше, он сказал Вяземской: «Я надеюсь, что Пушкин хорошо принял свое назначение» (34).
Придворная должность потребовала и выполнения обязанностей, тягостных для поэта (вначале не слишком тягостных: все же интересно. См. «Дневники»): обязательного посещения придворных балов и приемов, соблюдения этикета. Уже 17 января 1834 г. на бале у Бобринского, устраивающего блистательные приемы, происходит встреча Пушкина с Николаем: «Государь о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его» (35). Оба предпочитают не касаться скользкой темы. Все дальнейшие записи в дневнике относятся к 1834 г., времени краткой пушкинской «придворной карьеры». 16 января бал в Аничковом дворце: Пушкин приехал в мундире. Ему сказали, что нужно быть во фраке. Он уехал и, переодевшись, на бал не вернулся, а отправился на другой вечер. «Государь был недоволен и несколько раз принимался говорить обо мне: Он мог бы дать себе труд съездить надеть фрак и вернутся. Попеняйте ему» (36) На другом приеме царь сказал жене Пушкина: «Из-за сапог (буквально — без повода, по капризу) или из-за пуговиц ваш муж не явился в последний раз? <…> Старуха гр. Бобринская извиняла меня тем, что у меня не были они нашиты» (35–36). 6 марта: «Слава богу! Масленица кончилась, а с нею и балы». 17 апреля Пушкин сообщает жене (письмо в Москву): на днях нашел на своем столе два билета на бал 29 апреля и приглашение явится к Литте (дворцовый церемонмейстер); «я догадался, что он собирается мыть мне голову за то, что я не был у обедни». Подробнее об этом Пушкин пишет в «Дневниках»: не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресение (46); в тот же вечер у Жуковского узнал, «что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров и что он велел нам это объявить». В «Дневниках» записаны слова царя: «Если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средства их избавить» (46). «Головомойка» на этот раз касалась не лично Пушкина, а все же была неприятна. Рассказ о том, что «Литта во дворце толковал с большим жаром»: господа, ведь для придворных кавалеров существуют определенные правила. К. А. Нарышкин ему в ответ сострил: вы ошибаетесь. это только для фрейлин (игра слов: правила — месячные —
20 — 22 апреля Пушкин пишет жене, что боится случайно встретить царя, т. к. «рапортуюсь больным»; здесь же о том, что не намерен являться с поздравлениями и приветствиями к наследнику (в день совершеннолетия Александра Николаевича, будущего императора Александра II —