Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Одновременно Головнин занялся подготовкой окончательного конкретного варианта нового цензурного устава, продолжая играть в либерализм и в то же время ориентируясь на правила, отнюдь не либеральные. Еще в феврале 62 г. Головнин пригласил к себе непременного секретаря Академии Наук К. С. Веселовского и много говорил ему о желании совершенно изменить основы существующего цензурного устава. Он предложил Веселовскому стать председателем в комиссии по составлению устава, которая должна быть не чиновничьей, а ученой. На самом деле «ученость» вскоре признана не нужной. 8 марта 62 г. царь одобрил состав комиссии. В нее входили статс-секретарь кн. Д. А. Оболенский (председатель), В. А. Цеэ — председатель петербургского цензурного комитета, цензор Штюрмер и другие, в основном — чиновники, мало знакомые с потребностями современной литературы и с основными началами свободы печати, специалисты по обузданию, а не поощрению (133). Перед комиссией поставлена сложная, трудно выполнимая задача, а срок дан весьма короткий. Головнин передал членам комиссии инструкцию. В ней предлагалось заняться не только пересмотром устава 28 г., но и всеми постановлениями и распоряжениями по цензуре, общими и частными; надо было решить, какие книги и периодические издания можно освободить от предварительной цензуры; следует ли это сделать для всей периодики, чтобы редакторы сами выбирали: либо печататься без предварительной цензуры, взяв на себя всю ответственность, либо оставаться под цензурой, но не отвечать. Обсуждался вопрос о способах внесения залогов, о специальных судах для печати. Предлагалось составить правила «для полицейского упреждения вредного направления и надзора за типографиями». При этом требовалось учитывать иностранный цензурный опыт.

Всё это должно было базироваться на некоторых обязательных основаниях, которые повторяются во всех документах о цензуре: охрана веры, православной церкви, уважения к церквям, к основным государственным законам; защита неприкосновенности верховной власти, особ императорской фамилии, нравственности, чести и домашней жизни каждого; в то же время предлагалось разрешать суждения о несовершенстве прочих законов, о злоупотреблениях и недостатках администрации, о местных нуждах, о недочетах, пороках и слабостях людских вообще; речь шла и о понимании необходимости отличать чисто ученые статьи, печатающиеся в научных книгах и журналах, от статей в периодических журналах и газетах, особенно в тех, которые читаются народом, привыкшим верить всему печатному.

Председателю комиссии дано право приглашать в нее литераторов и редакторов. В случае его желания, разрешалось подвергнуть некоторые вопросы печатному обсуждению, обратившись сначала к министру просвещения (за разрешением?). Посылая эту инструкцию, Головнин прилагал к ней ряд сведений по цензуре, обзоров и других материалов, изданных министерством. Разобраться во всем этом оказалось не легко. Царь, видимо, интересовался делами комиссии. Головнин просил Оболенского регулярно посылать краткие ежемесячные отчеты об ее работе, которая должна быть окончена в 63 г. (134-35).

В решение вопроса о цензуре впервые попыталась вмешаться общественность. Сами власти, еще в начале 61 г. года, до создания комиссии Оболенского, призвали писателей и редакторов разных оттенков высказать свое мнение о средствах улучшения положении литературы. Петербургская группа журналистов составила проект, переданный для обсуждения в Москву. Его привезли туда литераторы радикального толка Чернышевский и Елисеев, как уполномоченные Петербурга (см. в воспоминаниях Феоктистова). Предложенные петербуржцами положения москвичи сочли не совсем приемлемыми. Они поручили Каткову составить свою записку, что он и сделал. Как раз в это время министром просвещения назначен Путятин. Возник вопрос о форме и поводе подачи московских предложений. Вновь обратились к Каткову, тот передал записку Валуеву, который не обратил на нее внимания, переслал в комитет 61 г., где, видимо, на нее тоже не реагировали. Такова была судьба первого коллективного заявления русских литераторов (57–58).